Конечно, тогда уже знали и использовали масштабные планы, но архитекторов в современном смысле этого слова не было. Иногда план дома покупали у придворного топографа, но еще чаще его составлял бригадир каменщиков. Он вместе со своими рабочими строил каркас дома и получал за это в среднем по 7 пенсов в день. Внутренней отделкой, потолками, стенами и лестницами занимался старший плотник со своей бригадой. Пока шло строительство, главный каменщик и плотник, как и хозяин дома, вносили новые идеи. Уильям Сесил и Эдвард Питтс лично выполнили несколько набросков для своих домов, чтобы сделать их более примечательными и выдающимися, если не сказать экзотическими. Все это действительно впечатляло людей того времени, однако для современных любителей архитектуры, пытающихся датировать тот или иной дом эпохи Елизаветы, создает значительные проблемы.

Возьмем, например, Лонглит в Уилтшире и Хардвик-холл в Дербишире. Эти дома совершенно не похожи, хотя оба были построены при Елизавете. Лонглит (см.илл.) был начат в 1554-м и завершен в 1567 году, и в тот же год сильно пострадал от пожара. Работы над ним снова начались в 15б8-м, а в 1575 году там останавливалась Елизавета, несмотря на то что верхний этаж особняка был, вероятно, еще недостроен. Лонглит, наверно, самый прекрасный образчик тюдоровской архитектуры очень короткого периода ее высокого Возрождения. Этот дом обладает уравновешенностью зрелости, в нем нет юношеской чрезмерности и старческой эксцентричности. Ему также не свойственны грубый эксгибиционизм прошлого и будущий декаданс. Он симметричный, гармоничный и сдержанный. Это четырехсторонний дворец без выпирающих углов, а игра света и тени на плоском фасаде достигается благодаря предусмотрительно расположенным пролетам. Он весь словно состоит из окон и сверкает роскошью. И в то же время ничто не нарушает спокойствия его внешнего облика, так как все лестничные башни и дымоходы находятся в двух внутренних дворах. Пожалуй, только эти два двора и уцелели после пожара в 1567 году. Благодаря своей сдержанной красоте Лонглит считается одним из самых выдающихся особняков елизаветинской эпохи.

На строительство Хардвик-холла ушло всего семь лет (1590—1597) (см.илл.). И он был построен женщиной, Бэсс Хардвикской, которая родилась на пятнадцать лет раньше Елизаветы и пережила ее на пять лет. Но более существенно то, что она пережила четырех своих мужей и, возможно, именно по этой причине могла позволить себе расходы на строительство.

Бэсс обладала неспокойным характером. Говорят, что она была довольно отталкивающей, «гордой, неистовой, эгоистичной и жестокой; она строила, покупала и продавала имения, занималась ростовщичеством, сельским хозяйством, торговала свинцом, углем и лесом». Ее доход составлял около 66 тысяч фунтов в год — и в то время не было ни подоходных налогов, ни добавочных сборов, которые могли бы съесть какую-то часть ее прибыли.

Бэсс была неутомимым строителем: она построила Олдскот, Уорксоп, Болсовер и ранний Чатсворт (он был снесен в 1688 году), но Хардвик-холл остается величайшим из уцелевших памятников этой пожилой женщине, неприятной и властной, равнодушной и злой, вздорной, раздражительной и жестокой, но в то же время в каком-то смысле великолепной. Хардвик-холл был необычным, как и его хозяйка. В нем было много окон — как и в Лонглите, — но такого размера и в таком количестве, что поговорка «Hardwick Hall more glass than wall» («В Хардвик-холле больше окон, чем стен») выражает на первый взгляд все, что можно сказать об этом доме. На самом деле стены этого романтического и невероятного дома построены из великолепного золотого камня с прожилками. В отличие от Лонглита он не был похож на дворец. Квадратные башни, которые фактически представляют собой чрезмерно увеличенные эркеры, возвышают этажи здания, так что внешне дом напоминает скорее замок. Замок, которому расхотелось быть унылой крепостью, и он решил стать утонченным и элегантным, с налетом высокомерия, соответствующего его новому виду.

Здесь не было внутреннего двора. На самом деле дом был узким и длинным, скорее прямоугольным, чем квадратным, и его внутреннее убранство, как в большинстве роскошных особняков того времени, плохо соотносилось с внешним видом.

* * *

Тем не менее, если говорить очень обобщенно, главной чертой елизаветинской архитектуры была определенная симметрия фасада. Отказавшись от укрепленных стен, здания стали строить с большим количеством углов, что привело к появлению знакомых планов в виде букв Е и Н; хотя, конечно, наиболее ярые консерваторы продолжали строить дома с внутренним двором в стиле «Тюдор».

Выбор участка для дома был не менее важен, чем сам дом. Эндрю Бурд, врач, которого пастор Харрисон крайне не любил, дал несколько разумных указаний касательно выбора места для дома. Он решительно советовал отказаться от строительства возле зловонных прудов, рвов и каналов. Дом должен иметь четырехугольный двор, в котором будут размещаться жилища слуг и конюшни для верховых лошадей. Ворота должны располагаться напротив главного входа, но не строго на одной линии. Конюшни для рабочих лошадей, скотобойня, хлева и пивоварня должны находиться в полумиле от дома. Ров — если таковой имеется — следует наполнять свежей водой, регулярно чистить и не сбрасывать в него отходы с кухни и нечистоты. В поместье также должны быть огороды, фруктовый сад, парк, пара стрельбищ и площадка для игры в шары.

Большое поместье было почти самостоятельной деревней или городом в миниатюре, но оно вовсе не собиралось подражать Лондону обилием мусора и грязи. Френсис Бэкон, которого в большей мере интересовала природа человека, чем гигиена, однажды мудро сказал: «Тот, кто строит прекрасный дом на дурном месте, заключает себя в тюрьму». На взгляд Бэкона, дурное место — это место с нездоровым воздухом, труднодоступное, с плохой торговлей, плохими соседями, недостатком леса, воды, тени, укрытий и неплодородной почвой. Слишком близко или слишком далеко от больших городов, отсутствие условий для охоты и скачек — все это способствовало тому, чтобы место было признано дурным. Ведь в таких условиях человек мог бы точно так же находиться на корабле или сидеть в тюрьме, куда бедный Эндрю Бурд и в самом деле был заточен на некоторое время за колдовство.

Уильям Харрисон был не таким придирчивым. Он удивлялся тому, как много было построено новых домов, но был слишком сдержан, чтобы сокрушаться по поводу их качества. Эти современные дома, по его мнению, были несравнимы с теми, что строили во времена правления Генриха VIII, которого он называл довольно таинственно: «единственным Фениксом своего времени за качественную и надежную каменную кладку». Вспоминая старые добрые дни, когда строили крепко и на века, и глядя на непрочные постройки елизаветинского времени, Харрисон грустно заметил: «Хотя и сейчас есть много внушительных домов, возведенных в разных частях нашего острова, однако они скорее поражают необычным видом, словно бумажные постройки, но не отличаются надежностью и прочностью; тогда как, например, его (Генриха) здания превосходили их во всем, и поэтому им справедливо следует отдать предпочтение перед всеми остальными».