были полки с книгами. Примечательно было одно: если выглянуть в окно, видна была не только улица с дорогой, машинами и деревьями, но и вдалеке можно было увидеть символ Парижа и Франции в целом, построенный по эскизу Мориса Кёшлена, который и не думал, что его идея может стать настолько знаменитой во всём мире – Эйфелеву башню.

Помощник постарался детально проработать всю обстановку, понимая, что эта отдушина нужна восемьсот сорок седьмому, как воздух. Но в то же время он очень боялся сломать его напоминанием о той жизни, которая безвозвратно для него потеряна.

«Восемьсот сорок седьмой», – негромко позвал он и тут же услышал твёрдые шаги. В дверном проёме появился человек – невысокий мужчина примерно лет тридцати пяти, с тёмными, постриженными очень коротко волосами, карими глазами, небольшой щетиной на лице; большой крючковатый нос и пухлые губы намекали на еврейское происхождение. Примерно такой, каким он себе его представлял (это был один из тех немногих дней, когда аватара он видел впервые именно в момент общения, чаще всего, даже если не было зеркала, то помогали витрины магазинов, начищенные до блеска столовые приборы или ещё какая-нибудь отражающая поверхность; в этот раз такой возможности не представилось).

«Здравствуйте, – сказал он и, осмотревшись по сторонам, протянул руку для приветствия. – Кто вы? И где мы находимся?»

Его голос был спокойным и уверенным. Помощник до сих пор не понимал, как он может помочь этому человеку. Его самообладание было на грани безумия: как можно оставаться таким хладнокровным? Он бы мог подумать о психическом нездоровье этого человека, но интеллект в его глазах и поведение во время сортировки трупов не давало ни на секунду сомневаться в его вменяемости.

«Мы находимся в вашем сознании. Я – аш Помощник. Сегодня перед вами стоит очень сложный выбор, и мы должны принять решение, которое для вас будет наиболее оптимальным».

Мужчина спокойно подошёл к окну.

«Как красиво. Я скучаю по этому городу. Интересно, переживёт ли башня это страшное время? Закончится ли оно? И если закончится, то чем?»

Стоя у окна, он опирался на подоконник и смотрел вдаль. Его глаза оставались сухими, но в их глубине была такая скорбь, от которой Помощнику самому хотелось плакать. Одно из самых сложных чувств – это сопереживание: сам ты ничего не можешь изменить в прошлом этого человека, но и понимаешь, что он принял это прошлое, пережил его, смирился, и от этого становится почему-то только больнее. Может, потому, что кажется, что он перестал бороться? Потерял надежду? Но его слова сегодня утром умершему другу доказывали обратное: надежда ещё с ним. Она не покинула его. Но надежда на что? В таких условиях может поддерживать и надежда на скорую смерть, как избавление от ежедневных страданий. Это предстояло выяснить. Помощник сел в кресло и стал ждать.

Прошло немало времени, когда восемьсот сорок седьмой повернулся лицом к комнате. Казалось, он проживал моменты своего прошлого, стоя у окна, глядя на городской пейзаж, но не видя его.

Он прошёл и сел в кресло рядом.

«Что ты хочешь?» – спросил он.

«Для начала я хочу поговорить. Хочу понять. Хочу прочувствовать. А потом уже будем думать, что делать».

«Чем ты мне можешь помочь?» (слишком часто он слышит этот вопрос, и ему каждый раз больно его слышать, но потом очень приятно опровергать эту мысль результатами, когда всё-таки получается выполнить свою миссию).

«Расскажи. Пока этого будет достаточно», – Помощник развернул своё кресло так, чтобы видеть глаза собеседника и немного подвинул чашку с чаем в его сторону.

«Меня зовут Лиор. Знаешь, начиная с моего имени и наполняется вся моя жизнь. Догадаешься, как переводится моё имя?». «Нет». «Сострадание. Можешь себе представить? Сострадание! – тут он немного улыбнулся. Но это не была улыбка иронии или радости. Эта улыбка была пропитана скорбью. – Я очень устал сострадать. Я действительно устал. И страдать я устал тоже. Я не знаю, почему со мной всё это происходит. Наверное, и не хочу знать. Я до сих пор верю в Бога. Верю, что Он даст мне успокоение. Я знаю, что Он даёт испытания только по силам. Но мои силы на исходе!!! Я больше не могу! Мне всё время больно! И это далеко не физическая боль, хотя и она теперь постоянно присутствует в моей жизни. Каждый вечер, засыпая, я надеюсь, что не проснусь утром. Но каждое утро я слышу эти три гудка, три вызова обратно в ад. Почему три? Чтобы я помнил о Святой Троице. Надеялся. Но я очень устал…»

Он замолчал. Помощнику было удивительно, что в кресле всё также сидел мужчина, появившийся в дверном проёме. Физически он не изменился. Только глаза. Они превратились в чёрную дыру отчаяния. Но стабильный физический образ в сознании давал уверенность, что этот человек очень силён душой и всё ещё можно исправить.

Он продолжил.

«Я жил во Франции, в Париже. И действительно из окна моей квартиры была видна Эйфелева башня. Я был врачом. Хорошим врачом. Не было и дня, чтобы ко мне не обращались люди. Но я не был слишком богат. Да, мы жили в достатке. Но без излишков. Я понимал, что обязан всем этим Всевышнему. Поэтому старался «не копить сокровищ на земле». Незадолго до войны я женился. Видел бы ты её, мою жену! Её звали Кэрэн. Она, под стать своему имени, была лучом, освещавшим всё вокруг. Она вдохнула в меня жизнь, о которой я даже мечтать не мог. Скромная, спокойная, красивая. Всех её качеств не перечислить, даже если о ней говорить вечность! Такой она была вначале. Но потом стало ещё лучше. Хотя казалось, что наша с ней жизнь и так до невозможности гармонична. Она забеременела. И тут пришёл весь этот ужас. Вернее, он пришёл раньше. Ещё в 1940 году. Но первое время силой нашей любви мы могли справляться с ним. Я практиковал даже во время войны – хорошие врачи, даже если они евреи, необходимы. Конечно, мы уже не жили так свободно, как раньше. За нами был постоянный контроль. Все друзья других национальностей перестали с нами общаться, а друзей-евреев отвезли куда-то, как думали мы тогда, к более спокойной жизни.

Так продолжалось до середины 1941 года. Тогда мой Лучик забеременела. Она светилась ещё больше, чем раньше. Малыш во много крат усилил все её качества! Я старался оберегать её от всех страстей, творившихся вокруг. Но уберечь её так и не смог. 13 марта 1942 года ночью в нашу дверь постучали.