Из дыма вдруг вышел Кузьмич, объятый пламенем. Он выставил перед собой руки и шагнул к Бонке.

Тот крикнул начальнику полиции:

— Мне нельзя быть в кадре. Пристрели его.

Калач выстрелил. Тимофеев упал на землю. Оператор поднес вплотную камеру, потом несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата, снял Калача с пистолетом в руке.

Огонь начал ослабевать. У дыма появился приторный запах. Горели человеческие тела.

— Все! Пройтись еще раз по деревне, поджечь хаты, постройки, плетни, все, что может гореть! — выкрикнул Бонке и приказал оператору: — Снимай!

— Да, господин гауптштурмфюрер.

Заполыхала вся деревня. Полицаи погнали коров, свиней, кур, гусей к машине.

— Отставить! Живность забить и разбросать по деревне! — распорядился Бонке.

Оператор закончил съемку, подошел к офицеру СС.

— Я все сделал.

— Неплохо получилось?

— Господин гауптштурмфюрер, мне еще никогда не приходилось снимать такое.

— Смотри, чтобы работа была качественной!

— Конечно, герр гауптштурмфюрер.

— Калач! — крикнул командир роты.

Тот подбежал.

— Я, господин гауптштурмфюрер.

— Как думаешь, Мирон, партизанам эта картина понравится?

— Их охватит такая ярость, что они без оружия ломанутся на пулеметы.

— Вот и отлично. Кончай старосту и полицейских деревни.

Калач удивленно посмотрел на эсэсовца.

— Но, господин Бонке, я бы взял их к себе в команду.

— Да? А то, что они знают о ценностях евреев, тебя не пугает?

— Вот в чем дело. Тогда да, конечно.

Он отошел от эсэсовца, и тут же прозвучали три выстрела.

Калач вернулся.

— Дело сделано.

— Погоди, тут был какой-то зэк.

— Так точно, Фома Болотов.

— Он сгорел в сарае?

— Нет, я приказал его арестовать. Значит, он должен был быть в конторе.

— А та, я смотрю, не вся сгорела.

— Я быстро.

Калач подбежал к конторе, когда из пожарища вылез чудом уцелевший Болотов.

Он едва ковылял, держался за обожженную руку, увидел начальника районной полиции и прохрипел:

— Мирон Фадеевич, помоги, век должен буду.

— Ты меня знаешь?

— Кто же вас не знает. Я готов служить у вас.

— Это плохо, Фома, что ты меня знаешь. Но ничего, такое недоразумение вполне исправимо.

Калач дважды выстрелил Болотову в голову. Тот рухнул в огонь.

— Вот так, служи теперь на небесах.

Мирон развернулся и побежал к эсэсовцу.

Через двадцать минут бронетранспортер с семьей евреев под охраной двух солдат роты Бонке и грузовик пошли обратной дорогой, в объезд Ясино, в сторону районного центра. А сзади продолжали гореть хаты деревни Лоза, которая теперь значилась только на картах.

Взводы унтерштурмфюреров СС Ромберга и Эбеля под общим руководством заместителя Бонке оберштурмфюрера Венцеля устроили побоище в деревнях Карчеха и Павлинка.

Сам Бонке и команда полицаев Калача вернулись в райцентр в 12.20.

Начальник полиции разрешил своим подчиненным отдых, взял двух человек, пересел в бронетранспортер командира роты. Калач и полицаи устроились вместе с еврейской семьей.

Механик довел бронетранспортер до перекрестка Восточной и Береговой улиц, остановил его.

Бонке приказал всем спешиться.

Дальше евреев вели пешком. Баулы по приказу гауптштурмфюрера остались в бронетранспортере. Саквояж он нес сам. Вскоре все оказались в той самой хате, где старший полицай деревни Лоза докладывал обстановку Калачу.

— Вот здесь вы пока побудете, — сказал гауптштурмфюрер. — Как, Годман, устраивает жилище?

— Вполне, господин офицер. Но почему вы поселили нас здесь?

— Об этом поговорим вечером. Тогда же вам доставят продукты, чтобы вы не сдохли с голода.

— Почему так грубо, господин офицер?

Гауптштурмфюрер взорвался:

— Паршивый еврей, ты еще претензии выставлять будешь? — Но он быстро взял себя в руки. — Как я сказал, так и будет. Блюда из ресторана вам никто приносить не станет. Хотя если заплатите, то можно организовать и питание из «Мюнхена».

— У нас не осталось денег. Только мелочь.

— А ну давай сюда свою мелочь! — прорычал Калач, спохватился, взглянул на командира роты.

Тот усмехнулся.

— Оставь их, Мирон. Если у них и остались деньги, то советские. Тебе они нужны?

— Я бы взял.

— Нет! Позови охранников и представь их мне.

Калач вызвал двух полицаев, которые курили у крыльца.

Те зашли, поправили ремни винтовок.

Начальник полиции указал на первого.

— Это Виктор Ворона.

— Кто? — Гауптштурмфюрер рассмеялся. — Ворона? Отчего такая фамилия?

— Предки наградили, — ответил полицай.

Калач указал на второго.

— А это Вячеслав Волков.

— Это уже лучше. Слушайте меня внимательно, господа полицейские. Здесь, в этом доме, в двух комнатах какое-то время будет проживать еврейская семья. Ваша задача — охранять ее днем и ночью. Время разделите на свое усмотрение. Евреи не должны выходить отсюда без особой необходимости. Днем разрешаю выводить их по очереди в сортир, ночью пусть ставят себе ведро. Ночью охранять внутри, днем — на улице. Никого не подпускать. Продукты привезут только вечером, так что и вам придется потерпеть. Глядя на ваши морды, должен сказать, что это вам пойдет только на пользу. Продукты передайте женщине. Она будет готовить еду. Но смотрите, принимайте пищу только после того, как ее попробуют дети. А то отравят вас еще. Предупреждаю, если вы не обеспечите сохранность евреев, то я гарантирую вам расстрел. Причем прямо здесь. Вопросы ко мне есть?

Полицаи отрицательно замотали головами.

— Никак нет, господин гауптштурмфюрер. Только быть на посту всего вдвоем нам будет тяжело, — сказал Волков.

Бонке повернулся к начальнику полиции.

— Ответь ему, Калач.

Тот сунул под нос подчиненного массивный кулак.

— Ответ ясен?

Полицай отшатнулся.

— Так точно, господин начальник полиции!

— Охранять! Днем Ворона, ночью Волков. Смены не ждите, ее не будет. Понятно?

— Понятно, господин начальник полиции.