– Ну, как работается тебе?

Вот и все, кажется. Сколько мне там сегодня вызовов привалило?

1

Страна Регистратура встречает меня своей всегдашней суетой.

Позвольте мне пропеть хвалебную песнь регистраторам и в их лице – всем работникам всех справочных служб. Я люблю находиться здесь, в самом сердце, а точнее сказать, в солнечном сплетении всей поликлинической жизни. От того, как работает регистратор, как ответили больному, как нашли карточку, зависит, с каким настроением больной придет ко мне в кабинет.

Насколько мне придется меньше сил потратить на убеждение и на лечение больного, часто зависит от регистратора. И наоборот: если больного «завели» уже на подступах – увы!

Здесь как бы оперативный штаб. Здесь мелкие и крупные наши тайны, здесь выплескивают свои эмоции не только больные, но и врачи: у нас нет ординаторской.

Здесь, по этой тонкой стеклянной перегородке, проходит граница, которая делит окружающую среду на две четкие половины – они и мы. Они – это пациенты, мы – это сестры и врачи.

Насколько же бываем «мы» не защищены на своей половине от произвола (т. е. своеволия) «их», знает подчас только регистратура.

– Нет, я не могу больше! – Это моя коллега, доведенная до порога терпения. – Они вызвали меня на температуру тридцать восемь! Прихожу, а у них уже три дня назад все прошло!

Говорит: «Извините, доктор, я на прием опоздала, вы мне справку не дадите?» Ребенку уже восемь лет! А я топала на восьмой этаж пешком, без лифта!

– Да, да, – кивает регистратор, киваю я.

А что сделаешь? Таких случаев сколько угодно!

Иногда вызывают только потому, что у них лифт в доме сломался – лень по лестнице на прием идти. И врут, врут. Врут про температуру, про сроки болезни, про то, как лечились и как не лечились.

Как-то меня вызвала восемнадцатилетняя девица (мы обслуживаем «детей» до восемнадцати лет), пытаясь убедить меня, что простужена. Однако «выхлоп» из ее рта говорил совсем о другой причине недомогания.

Как это врачу доказать, подтвердить?

Нет такого механизма, который защищает участкового врача от поведения больных, граничащего с прямым издевательством, по крайней мере от унижения. Часто встречают – не стесняясь, в нижнем белье, в неприбранной квартире. Не берут из рук пальто, не ставят стула, куда присесть. Вызывают ради больничного, не слушая назначений и тем более не выполняя их.

Иногда вызывают брезгливо, как нечто противное, но необходимое, не пуская дальше кухни своей богатой и ухоженной квартиры. Подозрительно косятся на твои, видавшие виды, туфли, на не очень модное и недорогое пальто. Иногда, наоборот, ребенок находится в такой грязи, что не знаешь, как подступиться.

Нет четких критериев, когда надо принимать вызов, а когда можно спокойно, на законных основаниях, отказать. Особенно тяжело во время эпидемий, когда число вызовов зашкаливает за двадцать, и врачи работают на грани своей физической выносливости.

Вот тогда вызов «на тридцать девять», когда на самом деле оказывается, что «тридцать семь и два, вчера было», воспринимается, как тяжелое оскорбление человеческого достоинства врача.

Нет механизма, который не позволил бы больному врать ради каких-то своих целей.

Как, по какому механизму, может больной ответить за вранье? Хоть какая-то оплата должна быть врачу, если вызов на дом не является необходимым. Может быть, деньги остановят врущих?

Это одна из причин, наряду с нищенской зарплатой, почему молодые врачи не идут в участковые. Посмотрите, кто в поликлинике – старая гвардия в основном.

Реклама: хотите, чтобы вас унижали каждый день за нищенскую зарплату? Хотите, чтобы при этом на вас лежала ответственность за чужую жизнь? Хотите, чтобы вас постоянно ругали – за плохо оформленные документы, за короткие записи, и т. д. и т. п. Хотите при этом сдавать кучу нужных и не нужных отчетов? Отучитесь шесть лет и приходите к нам в поликлинику участковым врачом!

Эдакая мрачная получилась у меня другая сторона моей медали! Ведь на первой стороне по-прежнему сияет она – бескорыстная, чистая и профессиональная помощь людям! Она закрывает собой всю черноту другой стороны. Иначе работать было бы невозможно! И я держу свое врачебное достоинство, держу, несмотря ни на что, пытаясь в любой ситуации остаться – сначала врачом, «лечителем», а затем уже – все обиды, все унижения, и все другие издержки профессии.

Помогите участковому! Помогите своему участковому педиатру, государственные мужи! Или вы даже не знаете, что мы еще есть? Мы не вымерли, мы остались в детской поликлинике, мы еще ходим на первый патронаж к новорожденному, мы еще лечим ангину и ветряную оспу!

Вспомните себя, маленького, обмазанного зеленкой! Вспомните, с каким почтением ваша мама встречала участкового врача, как прибирала квартиру перед его приходом.

Сохраните тех, кто остался в поликлинике, как редкий вид, занесенный в Красную книгу!

Глас вопиющего в пустыне.

Я молюсь, всегда молюсь про себя, и так вот выдерживаю другую сторону медали. Может быть, то, что я стала участковым сейчас, уже в такие зрелые годы, и не случайно.

Ты, Боже, привел меня сюда в тот момент, когда я могу уже выдержать эту работу. И я смотрю на своих коллег с нежностью, как на собратьев по ремеслу и по духу.

– Сколько там сегодня у меня вызовов? Девять? Помоги, Господи!

2

Участок мой не далекий, рядом с поликлиникой. Машиной пользуюсь редко, в основном хожу пешком. Хожеными-перехожеными, меряными-перемеряными дорожками.

Наблюдаю по дороге, как сменяют друг друга времена года. Появляются первые почки, затем деревья вдоль реки покрываются яркой зеленой листвой, так что даже начинает кружиться голова от зеленого цвета.

Потом наступает любимая моя пора – золотая, желтая, красная, малиновая осень. Взлетает над кронами деревьев пронзительная небесная синь, открывается великая тишь и благодать природы.

Затем опять зима, мороз, шуба, шарф, шапка – бедный участковый! Хочешь не хочешь, а раз двадцать, а то и больше раз в день – оденешься и разденешься.

Трудный для меня еще один момент – весна, когда сходит снег и проявляется на поверхности многострадальной земли все, что скрывали трехмесячные слои снега. Вылезают пробки от бутылок, всевозможные обертки и кучи собачьих отбросов. Как же не любим мы землю свою!

Но земля снова и снова прикрывает нас, прощает нам – и вот появляется трава, какие-то кустики, скрываются и грязь, и пробки, и обертки. Жизнь продолжается!

На вызовах я свободна, у меня нет спешки, в промежутках между вызовами я могу размышлять.

И вот только усталость подстерегает… На грязных тротуарах, в темноте лифтов, на лестничных площадках, в прихожих чужих квартир. Стоит себе молча, ждет, пока я не выдержу, разозлюсь, закричу.