И решительность ее возросла в десятикратном размере. Она положила нож и вилку рядом на тарелку, хотя треть еды осталась нетронутой.

Подошел официант, чтобы убрать посуду.

– Вам не понравилось, синьорина?

Клодия всегда чувствовала себя виноватой, если приходилось выбрасывать еду.

– Все очень вкусно, но, боюсь, у меня сегодня плохой аппетит. – Официант смел крошки и убрал лишние приборы.

– Принести десерт, синьорина? У нас сегодня очень вкусное клубничное мороженое – легкое, как раз то, что нужно, если плохой аппетит.

Клубничное мороженое было бы сейчас весьма кстати, к тому же оно почти не добавит калорий, но Клодия все еще чувствовала себя виноватой из-за того, что не доела цыпленка. Она даже хотела попросить сложить остатки в пакет для Портли, но побоялась обидеть шеф-повара.

– В следующий раз, – улыбнувшись, сказала девушка. Гай Гамильтон тоже отказался от мороженого, так что оба они ограничились кофе.

– Мне кажется, – произнес он, отхлебывая настоящий капуччино, – что вы сейчас скажете: «Спасибо, но я не смогу», – и я вас пойму.

Клодии почудилось, что какой-то бесенок скачет вокруг стола со спичками в руках и нашептывает ей: «Прочь сомнения. Возьми спички, сожги мосты».

Подожди, я еще не готова… но не убирай спички.

– Когда вы уезжаете?

– В пятницу.

– Надолго?

– Дней на десять. Может быть, на две недели.

О Господи, что за мучение принимать решение! Помимо всего прочего, ее заставил наконец решиться унылый ноябрьский дождь за окном. Десять дней, а то и две недели оплаченного пребывания на солнце! Неужели какая-то своенравная молокососка действительно способна заставить ее отказаться от такого заманчивого предложения? Где-то в глубине сознания мелькнула мысль о бикини, которое Клодия надевала прошлым летом, и об использованном наполовину флаконе лосьона для загара, который стоял в шкафчике в ванной комнате. К следующему сезону лосьон может испортиться.

– Мне нужно предварительно поговорить с вашей дочерью. Посмотреть, можно ли надеяться на взаимопонимание между нами.

– Она постарается сделать все возможное, чтобы отпугнуть вас.

– Не сомневаюсь, но мне нужно составить собственное мнение.

Гай бросил золотую кредитную карточку поверх счета.

– В таком случае чем скорее мы это сделаем, тем лучше. Почему бы вам не поехать со мной сейчас же?

– Она будет дома?

– Пусть только попробует не быть! – Гамильтон мрачно усмехнулся.

Клодию снова одолели сомнения.

О Боже! При таком положении вещей Аннушка едва ли будет в радужном настроении…

Предложение начало казаться ей таким же привлекательным, как двухнедельное пребывание в тюремной камере.

От этой мысли и вида его кредитной карточки поверх счета Клодии стало не по себе.

– Что тебя смущает? Можно поклясться, что это для него пустяк.

– Это не оправдание.

Не успел Гай остановить ее, как Клодия схватила счет, посмотрела на итоговую цифру, положила назад и извлекла из сумочки кошелек.

– Уберите, – приказал Гамильтон.

– Это моя доля.

– Я не намерен играть в орлянку.

Официант взял блюдце. Деньги Клодии лежали на столе. Когда чек был подписан и они встали из-за стола, ее деньги так и остались на прежнем месте.

– Решайте сами, – сказал Гамильтон, – или вы их возьмете, или их возьмет официант, подумав, что уже наступило Рождество.

Клодия поняла, что он не сдастся. Оставив небольшую сумму в качестве дополнительных чаевых, она возвратила остальное в кошелек.

– Вы всегда так упрямы?

– Да, – кивнул Гай, открывая дверь. – А вы?

– Да, но по сравнению с вами это ничто.

– Верю вам на слово.

Клодия ожидала, что где-нибудь поблизости припаркована шикарная машина, однако, выйдя на улицу, Гамильтон стал ловить такси.

Ясное дело, только полный олух поедет на собственной машине, если собирается выпить.

Дождь все шел, хотя и не такой сильный. И поскольку своего зонта у Гая не было, они укрылись вдвоем под ее зонтиком. Стоя рядом с ним под этим ненадежным укрытием, Клодия уговаривала себя, что это всего лишь посторонний мужчина. Некрасивый, с отвратительным запахом изо рта и перхотью на воротнике. Или какой-нибудь идиот вроде Райана.

– Наконец-то! – пробормотал Гамильтон, когда показалось свободное оранжевое такси. – Забирайтесь в машину.

Пока машина пробиралась в густом потоке транспорта мимо магазинов, в витринах которых уже весело мерцали рождественские огоньки, Гай почти не разговаривал.

– Слава Богу, что существует Рождество, – заметила Клодия, чтобы нарушить молчание. – Представляете, какими удручающе мрачными были бы ноябрь и декабрь?

– Боюсь, что я равнодушен к предпраздничной суматохе, – сказал он. – Все поставлено на коммерческую основу, а это уносит радость.

Вот меня и поставили на место. Теперь многие стали говорить, что равнодушны к рождественским праздникам. Это на самом деле так или же они просто отдают дань моде, которая требует цинично-утомленного отношения к рождественской суете?

– А я обожаю Рождество, – заявила она в ответ. – Люблю пение рождественских гимнов. Люблю толпы народа, беготню по магазинам за рождественскими подарками. Люблю завертывать подарки в красивую бумагу. Люблю настоящие рождественские елки и даже нелепые пластмассовые хлопушки.

Гамильтон искоса взглянул на Клодию, и уголок его губ чуть-чуть изогнулся.

– Вот как?

Вот так!

Давно уже не бывало у нее настоящих рождественских праздников – пожалуй, с тех пор, как родители уехали в Испанию. Приятно, конечно, позагорать на солнце в рождественский день, но это все не то!

Вскоре такси свернуло с главной улицы в тихие, обсаженные деревьями переулки Кенсингтона, по обе стороны которых стояли элегантные старинные особняки, где уютно жили люди с большими средствами. Но наличие больших денег не бросалось в глаза, показной роскоши здесь тоже не было.

– Здесь, – сказал Гамильтон, когда такси проехало половину одного тихого переулка.

Минуту спустя они уже поднимались по ступеням лестницы, ведущей к внушительной, обшитой деревянными панелями двери. Первое впечатление Клодии от дома – простор и тепло, высокие потолки большого квадратного холла, лестница, ведущая на второй этаж, декорированная резьбой.

Закрыв за ними дверь, Гай крикнул:

– Миссис Пирс!

В конце коридора мгновенно открылась дверь и появилась дородная женщина лет пятидесяти пяти в синем платье.