– Сюда, пожалуйста!

Она показывает на приоткрытую дверь.

Внутри я замечаю четыре небольших кресла вокруг маленького стола. В углу письменный стол. В окно пробивается такой яркий луч солнца, что мне трудно смотреть. Линн подбегает к окну и опускает жалюзи:

– Слишком ярко!

Я говорю:

– Света не бывает много.

Потому что я счастливая и нормальная и люблю все яркое и теплое, например солнце. Счастливые дети любят солнце, так ведь? Надеюсь, меня попросят что-нибудь нарисовать. Тогда я нарисую солнце. И красный дом. И счастливых играющих детей.

Я выбираю кресло, стоящее в углу. Бабушка никогда не садится спиной к двери. Она утверждает, что ковбои так не делали, потому что в этом положении их могли застрелить. Бабушке, понятное дело, далековато до ковбоев, и немного найдется людей, менее подверженных риску быть застреленными, чем она. Но так и вправду безопасней.

Когда мы усаживаемся в кресла, Линн говорит:

– Что ж… Меня зовут Линн, я психолог. По телефону вы, Аббе, извините, Альберт, разговаривали не со мной, но я прочитала Сашину карту. Я знаю, что произошло с твоей мамой, Саша. Она покончила с собой.

Покончила с собой.

Эти слова как будто повисли между нами в воздухе. Как будто их написали огненными буквами. Вероятно, я должна быть недовольна, что она так сказала. Но против своей воли я чувствую, что мне это нравится. Что она сказала вот так прямо. Другие обходят эти слова. Шепчутся и думают, что я не слышу. Говорят, типа, «мама уснула вечным сном», или «ее больше нет с нами», или «она ушла». Если бы она ушла, то могла бы вернуться!

Линн встречается с папой взглядом.

– Насколько я понимаю, ваша дочь вызывает у вас беспокойство, потому что не показывает своих чувств… так?

Я широко улыбаюсь, чтобы показать, как много у меня чувств. Радостных. Потому что я счастливая и нормальная.

– Да, это так.

Потом она поворачивается ко мне.

– Саша, я совсем тебя не знаю, может быть, расскажешь немного о себе? О своей жизни? Чем ты любишь заниматься в свободное время?

– Э-э… я?

– Или, если тебе трудно, я могу начать первой и рассказать о себе.

Я говорю, широко улыбаясь:

– Нет, я сама могу начать, только мне ужасно хочется пи`сать.

Папа удивлен:

– Как… сейчас?

– Ага.

– Окей, – говорит Линн и встает.

Она открывает дверь и показывает на туалет в нескольких метрах от нас. Я вскакиваю и быстро направляюсь туда. В туалете я достаю телефон и гуглю: «Чем занимаются счастливые нормальные дети?» Ничего подходящего, кроме того что они любят яркие цвета. Я хмыкаю. Что за глупость! Как будто все дети любят одно и то же.

Снова набираю в «Поиске»: «Счастливый и нормальный ребенок. Что он делает?» Опять ничего полезного, только одна статья, где написано, что хорошо развитые люди чаще подвергаются депрессии. Да, в точку.

И только когда я набираю «обычный счастливый ребенок двенадцати лет», находится кое-что действительно полезное. Я отпираю дверь и спешу назад, чтобы не забыть, что я почерпнула в гугле. Я вхожу в комнату, папа и Линн смотрят на меня.

Я усаживаюсь в кресло и начинаю:

– Так вот. Расскажу немного о себе. Я совершенно нормальная. Счастливая и нормальная. Я люблю заниматься нормальными вещами, например петь в хоре. Мне это нравится.

Папа с удивлением смотрит на меня.

– Но… ты же не поешь в хоре?

– Нет, но хочу начать!

– Значит, – говорит Линн, – ты хочешь начать петь в хоре. А сейчас что ты делаешь в свободное время? После школы или на праздниках?

– Я люблю печь! Особенно пончики.

Это действительно так, и это совершенно нормальное занятие. Я думаю, может, рассказать шутку про пончик, но боюсь, это будет выглядеть не совсем нормально.

Линн улыбается:

– Я тоже люблю печь.

Я продолжаю:

– Еще я люблю работать в саду. Прекрасное занятие.

– Но, Саша, у нас же нет сада, – встревает папа.

– Нет, но мне бы хотелось его иметь! Я была бы счастлива! Я хочу сказать, стала бы еще счастливей. Что еще я люблю? Люблю проводить время с Мартой, это моя подруга.

Линн спрашивает:

– А что тебе нравится в Марте?

– Больше всего мне в Марте нравится то, что она счастливая! И нормальная!

Тишина в комнате. Папа выглядит смущенным.

Линн говорит:

– Окей, можешь описать себя? Что ты за человек, расскажи про себя.

– Я тоже совершенно счастливая и нормальная. Наверно, поэтому мы с Мартой дружим.

Папа опускает голову на руку и закрывает глаза. Он выглядит очень усталым.

Линн осторожно спрашивает:

– А ты можешь попробовать… найти другие слова, кроме «счастливая и нормальная»?

– Могу. Еще я хочу сказать, что очень люблю все яркое. Яркие цвета. И что я не слишком умная. Глупая как пробка, честно говоря.

* * *

Я очень довольна визитом в ДПП. Теперь, когда они увидели, что я прекрасно себя чувствую, в моей карте наверняка запишут, что я здоровая. И нормальная. Папа почему-то доволен меньше. Он молчит. Задумчиво смотрит на меня поверх очков.

– Так ты любишь работать в саду?

– Ага.

– Ну что ж…

Я сижу на полу в своей комнате с блокнотом, который подарила Марта. Обвожу пальцем контур фламинго. Папа на кладбище. Огорчился, что я не поехала с ним. Но я не могу. НЕ МОГУ. Весь мой организм протестует.

Я хочу записать в блокнот что-нибудь смешное, но в голову лезут только грустные мысли. Щенок. У меня никогда не будет щенка. Прошло пять недель. Я открываю блокнот и читаю свои записи о сетапе, панчлайне и о смерти. Открываю новую страницу. Давлю на графит автоматического карандаша так, что стержень уходит внутрь. Щелкаю снова. Пишу: Я тебя ненавижу. Обвожу каждую букву, и еще раз, и в третий раз, и в четвертый, не знаю, в который раз. Получились жирные, почти черные буквы.

Читаю: Я тебя ненавижу.

Вздрагиваю. Пробую стереть надпись высохшей резинкой на карандаше, но она только размазывает графит. Вырываю страницу из блокнота. Комкаю и бросаю в мусорную корзину. Ложусь на кровать и пытаюсь прогнать тяжелые мысли. Пункт 5. Не думать слишком много (лучше совсем не думать). Но мысли теснятся в голове. Теснятся и не дают покоя.

Папа позвонил, когда я стояла на мосту Лильехолмен[22]. Было восемь часов утра, я ночевала у бабушки на «Зинкенсдамм»[23]. Папа всю ночь искал тебя. И папа, и Осси, и полиция. Тебя не было двадцать семь часов и восемнадцать минут. Я шла в школу. Бабушка колебалась, нужно ли мне идти в школу, но я пошла. Я хотела оказаться в таком месте, где все было как обычно. На мне была легкая куртка, ее насквозь продувало. Папин голос звучал очень слабо. Я почти его не слышала. Максимально увеличила громкость. Я все поняла, хотя прямо он этого не сказал. Поняла по голосу. Меня как будто что-то пронзило. Как удар молнии точно в сердце. Мне пришлось схватиться за перила моста. Внизу темная вода. За моей спиной пролетали мимо машины. Одна за другой. Зловещие, сверкающие серебристыми бликами, серые машины. Из-под колес летели брызги. Дождь лил как из ведра. Мне никогда еще не было так холодно. «Осси заберет тебя, – сказал папа. – Стой, где стоишь». И я стояла. И знаешь, мама, иногда мне кажется, что я до сих пор там стою.