мечтать о кружевах…Точнее, я даже мечтать о них не могла. Я понятия не имела, как выглядит кружево, но интуитивно, на уровне подсознания, понимала, что это белье красивое. Какая я была простая, не испорченная корыстью, алчностью. Я не осознавала ценности денег, и меня не интересовало их количество, как и золото, драгоценности, красивые вещи и вообще все, что могло бы привести в восторг девушку моего возраста. Вот эта форма была для меня в тот момент чем-то сверхъестественно прекрасным после грубого сукна и колючих свитеров, от которых моя кожа краснела, а воротник неизменно натирал шею. Иногда до ран.

Я надела черное белье и смотрела в зеркало на свое отражение расширенными глазами, а потом с таким же восторгом натянула свитер и штаны, застегнула пояс на самое последнее отверстие, но даже сейчас он все равно был немного великоват. Обула сапоги. Они восхитительно пахли новой обувью. Еще раз посмотрела в зеркало. Сейчас я казалась старше и вообще не совсем походила на саму себя. Собрала волосы в хвост на затылке. Возможно, меня накажут за своеволие и несобранные волосы, но меня опьянял запах шампуня, некое ощущение эфемерной свободы выбора. Почему-то именно шампунь пах для меня свободой. Наверное, потому что запах отличался от того, что нам выдавали на Острове. Словно у меня появилась индивидуальность. Нечто своё.

Иногда незначительные перемены меняют человека полностью, словно перерождая в другую личность. Как будто перемена места, некие штрихи, вдруг заставляют мировоззрение поменяться. В кого-то более значимого на ступени эволюции. Впрочем, одна из иллюзий. Я по-прежнему НИКТО. Со временем я начну понимать, насколько никто. Встречаться с обычными людьми. Слышать их имена, видеть одежду, окружающие их вещи и, несомненно, свободу, которой у меня никогда не было.

Я даже не представляла, что на Острове была намного свободнее, чем здесь. И не потому, что не могу сбежать или распоряжаться своей жизнью. Хотя и это тоже. Но моя неволя вовсе иная… Это зависимость от его присутствия. Это начиналось не постепенно, как бывает у других. Это было мгновенно. Еще на Острове, а сейчас, когда я видела его все чаще, вдыхала его запах, которым пропитался весь этот дом, чувствовала присутствие, она возрастала. Тогда я еще не понимала, что это и есть рабство. Добровольное. Необратимое. С этого рабства не сбежишь, не сбросишь ярмо, не избавишься. Не было никаких этапов для моего полного погружения в черную бездну его мрака, в жутких демонов, которые влекли меня на уровне подсознания. Мгновенно и навечно. Посмотрела на него и внутри заполыхал огонь. Не мирный и тихий, не теплый и нежный — нет. Стихийное бедствие с необратимыми разрушениями, неуправляемое и опасное, не поддающееся контролю чудовище, разрастающееся внутри меня и пожирающее мою волю, мою душу…мое собственное Я.

Я никому не пожелаю такой любви. О такой страсти не слагают стихи, не пишут романы. Она страшная. В ней нет ничего возвышенного или прекрасного в обычном и нормальном понимании. Патология, порок, грязь, бешеное влечение на уровне инстинктов и одержимость. Но для меня она была самой прекрасной, волшебной, неземной, сумасшедшей — моя любовь к генералу, она же и моё самое страшное проклятие. Я видела красоту там, где ее никто не мог увидеть, я выискивала нежность там, где жестокость была нормой, я искала любовь там, где не было речи даже о ласке. И в то же время я осознавала, какое он чудовище.

За мной пришел молчаливый мужчина в форме лейтенанта, я шла за ним по узким коридорам, и внутри все замирало от уже привычного мне волнения. Предвкушение встречи.

Мы спустились по лестнице вниз, и лейтенант завел меня в небольшую комнату, которая по виду напоминала те самые комнаты в бункере на острове. Те комнаты, в которых нас пытал Филипп.

По коже пошли мурашки от страха. Я должна держать себя в руках. Потому что я не должна помнить, что с нами там делали. Нужно подавить страх. Тогда я еще верила, что могу скрыть от него мои эмоции. Позже — да. Смогу. Но не тогда, когда я была вся как на ладони, и он читал меня по глазам, по запаху, по взмаху ресниц.

Раздались шаги за спиной, и я резко обернулась. Сердце подпрыгнуло вверх и затрепетало где — то в горле. Забилось так быстро, что я мысленно прокляла его за эту дикую реакцию. Как же больно на него смотреть. Хотелось зажмуриться и в тот же момент никогда не отводить глаз.

Владимир вошел в комнату в сопровождении той женщины-доктора, которая осматривала меня, позже я узнаю, что ее зовут Кдавдия Михайловна Радова, и еще одного мужчины, с лицом, похожим на непроницаемую маску.

Я смотрела на генерала, и мне снова было трудно дышать в его присутствии, а его проницательный взгляд холодных синих глаз, казалось, обездвиживал меня. Очень тяжелый взгляд, на физическом уровне, и я камнем падала на дно этой жестокой синевы, чтобы разбиться там о ледяные скалы полного безразличия и даже брезгливости. Снова почувствовала себя ничтожно жалкой в этой форме, без следа косметики. Блеклой и серой на фоне той же Клавдии Михайловны, утонченной и яркой.

У меня возникало странное чувство, что он видит меня насквозь. Видит все мои мысли и слышит, как бешено бьется мое сердце. Ему, наверное, противно, что я так нервничаю в его присутствии. Если бы он узнал истинную причину, его чувственный рот скривился бы в уничижительной улыбке.

— Ты знаешь, зачем ты здесь? ВВ 13?

Я кивнула и посмотрела ему в глаза, хотела отвести взгляд, но не смогла. Казалось, он удерживал его, не давая возможности даже моргнуть. И нет, мне не казалось — держал. Потом я уже буду разбираться, когда он делает это намеренно. Сейчас я была слишком растеряна.

— Тебе знакомо это кресло и приборы?

Я отрицательно качнула головой.

— Никогда не лги мне! Если хочешь остаться в живых! Запомни — никогда! Это первое правило, которое ты должна выучить, находясь в моем доме — не лгать!

На глазах от неожиданности выступил слезы, моя голова, словно стиснутая тугими кольцами, горела и полыхала.

— Повторяю свой вопрос — тебе знакомы эти предметы?

Я кивнула.

— Можете приступить к вашей работе.

Владимир продолжал смотреть на меня.

— Что еще ты помнишь?

— Всё… — тихо ответила я, покрываясь легкой испариной от его близости.

Клавдия провела меня к креслу, закрепила мои руки на поручнях сидения, так же зафиксировала и ноги. Надела мне на голову металлический обруч, цепляя