Он взглянул на нее. Виви кивнула: дескать, можно начинать.

Ночной мотылек выпорхнул из темноты, беспокойно замельтешил возле настольной лампы. Биргитта Руслин отложила ручку и откинулась на спинку кресла, наблюдая за тщетными попытками мотылька пробиться сквозь фарфоровый абажур. Шорох крылышек напомнил ей какой-то звук из детства, правда неясно какой.

В минуты усталости ее память всегда была особенно чуткой, вот как сейчас. Таким же образом во сне, откуда ни возьмись, могли всплыть давно забытые образы.

Словно ночной мотылек.

Она зажмурилась, кончиками пальцев потерла виски. Только что минула полночь. Дважды она слышала, как по гулким коридорам окружного суда, совершая привычный обход, прошли ночные сторожа. Ей нравилось работать вечерами, когда здание пустело. Много лет назад, работая секретарем суда в Вернаму, она часто заходила вечером в пустой зал суда, включала свет и сидела, слушая тишину. Этот зал напоминал ей пустую театральную сцену. В стенах словно запечатлелись шепчущие голоса, сохранившиеся от множества полных драматизма судебных процессов. Здесь судили и выносили приговоры убийцам, насильникам, ворам. И мужчинам, клятвенно отрекавшимся от отцовства, в бесконечной череде унылых разбирательств. Других оправдывали, возвращая им доброе имя, поставленное было под вопрос.

Когда Биргитта Руслин подала заявление насчет практической работы в суде и ей предложили секретарство в Вернаму, она хотела стать прокурором. Но, работая секретарем суда, переменила решение, выбрала нынешнюю свою стезю. Во многом этому способствовал старый председатель уездного суда Анкер, который произвел на нее неизгладимое впечатление. Он с одинаковым терпением выслушивал и молодых мужчин, пытавшихся с помощью явной лжи отречься от отцовства, и хладнокровных закоренелых преступников, ничуть не раскаивавшихся в своих тяжких злодеяниях. Старый судья словно бы внушил ей уважение к правосудию, которое она прежде воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Теперь она осознала его не только как слово, но как дело. Правосудие — это действие. И покидая Вернаму, она решила стать судьей.

Биргитта встала, подошла к окну. На улице какой-то мужчина мочился у стены. Днем в Хельсингборге выпал снег, тонкий слой мелкого снега, который ветер вихрем гнал по мостовой. Пока она рассеянно наблюдала за мужчиной внизу, мозг продолжал работать над приговором, который она писала. Она дала себе отсрочку до завтра. Но к утру должна его подготовить.

Улица опустела. Биргитта Руслин вернулась за стол, снова взялась за карандаш. Не раз пыталась подготовить приговор на компьютере. И всегда безуспешно. Клавиатура как бы убегала от ее мыслей. И она неизменно возвращалась к карандашу. Только когда приговор был готов и все коррективы сделаны, заносила его в компьютер, где в режиме ожидания по экрану плавали рыбки.

Она склонилась над бумагой с черновыми изменениями и дополнениями. Дело было простое, с убедительной системой доказательств, и все же приговор ставил перед нею большие проблемы.

Она хотела вынести обвинительный приговор, но не могла.

Мужчина и женщина познакомились в одном из хельсингборгских ресторанчиков с танцами. Женщина — молодая, чуть старше двадцати, — выпила лишнего. Мужчина — ему около сорока — обещал проводить ее домой, и она впустила его в квартиру, так как он попросил стакан воды. Женщина уснула на диване. А он изнасиловал ее, причем она даже не проснулась, а потом ушел. Утром она лишь очень смутно вспомнила, что произошло ночью на диване. Обратилась в больницу, ее обследовали и установили факт изнасилования. Мужчину привлекли к ответственности после полицейского расследования, не более основательного и не более небрежного, чем многие другие подобные дознавательные действия. Через год после изнасилования идет судебный процесс. Сидя в своем кресле в зале суда, Биргитта Руслин хорошо рассмотрела потерпевшую. В материалах дознания она прочитала, что та зарабатывала на жизнь, временно работая кассиршей в разных продовольственных магазинах. В одной из характеристик говорилось, что девушка слишком много пьет. К тому же она подворовывала и однажды лишилась работы, потому что не справлялась со своими обязанностями.

Обвиняемый во многом был полной ее противоположностью. Он работал маклером по недвижимости, специализируясь на торговых помещениях. Все отзывались о нем положительно. Не женат, прекрасно зарабатывает. В полицейских реестрах нигде не фигурирует. Однако Биргитте Руслин казалось, она видит насквозь этого человека в дорогом отутюженном костюме. Вне всякого сомнения, он изнасиловал девицу, когда та уснула на диване. Посредством теста на ДНК удалось установить, что он действительно имел с нею сношение. Но он утверждал, что насилия не совершал. Все было по обоюдному согласию, утверждали он и его мальмёский адвокат, который — Биргитта Руслин знала — без колебаний защищал клиента любыми циничными аргументами, какие только мог придумать. Короче говоря, тупик. Слова против слов, безупречный маклер и пьяная кассирша, фактически затащившая его к себе в квартиру среди ночи.

Биргитту Руслин возмущало, что она не может его прищучить. Отстаивая принципиальную позицию, что в неясных уголовных преступлениях лучше оправдать, чем осудить, она поневоле думала, что в этом случае виновному безнаказанно сойдет с рук одно из тягчайших преступлений, какие способен совершить человек. Не было у нее подходящего параграфа, не было способа трактовать обвинение и доказательства прокурора иначе — маклера придется оправдать.

Что бы сумел сделать хитроумный председатель суда Анкер? Чтобы посоветовал? Он бы наверняка согласился со мной, думала Биргитта Руслин. Виновный выходит на свободу. Анкер возмущался бы не меньше меня. И молчал бы, как я. Пытка для судьи — необходимость подчиняться закону, хотя мы преднамеренно отпускаем преступника без наказания. Эта женщина — может, и не лучшее чадо Господне — всю жизнь будет испытывать чувство оскорбительной несправедливости.

Она встала с кресла, прилегла на диван, стоявший здесь же. Она купила его на свои деньги и поставила вместо неудобного казенного мягкого кресла. У председателя суда она переняла привычку взять в руки связку ключей и подремать. Когда ключи падали на пол, пора было просыпаться. Нужен короткий отдых. Потом она допишет приговор, пойдет домой, поспит, а завтра утром перепишет его начисто. Она просмотрела все, что можно, — приговор оправдательный, без вариантов.

Биргитта Руслин уснула и увидела во сне отца, которого сама совсем не помнила. Он служил судовым машинистом. В сильный шторм в январе 1949 года пароход «Руншер» затонул в бухте Евле, никто не спасся. Тело отца так и не нашли. Случилось это, когда Биргитте было всего четыре месяца. Образ отца она составила себе по фотографиям, имевшимся дома. Во-первых, той, где он стоит у бортового поручня, с растрепанными волосами, засучив рукава, улыбается кому-то на набережной — штурману, который его заснял, рассказывала мать. Но Биргитта всегда воображала, что он смотрит на нее, хотя фото сделали еще до ее рождения. Во сне он часто приходил к ней. Вот и сейчас улыбался точь-в-точь как на фото, а потом исчез, словно дымка окутала его и превратила в невидимку.