Антонина Ивановна давала согласие на заведование районной поликлиникой, она даже близко не могла представить, какие заботы взваливает на свои уже немолодые плечи. Но была Шурова женщиной решительной, отступать не привыкла, трудностей не боялась. Военное поколение. Поэтому терпеливо тянула лямку за скромную прибавку к зарплате, не жаловалась, только изредка, в особо тяжелые дни, если дома не было Оксаны, доставала из серванта пузатый графинчик с водкой и выпивала за ужином одну-две рюмки. Потом долго сидела на кухне, не включая света, жалела себя и думала о своей непростой и не очень счастливой жизни.

Сегодня повода доставать графинчик не было. В поликлинику пришли две молодые докторши после ординатуры. С кадрами беда, не хотят молодые врачи работать на участках, хоть зарплата и выше, чем в стационаре. Не престижно, говорят, вспомнила Антонина Ивановна новомодное слово. Приходилось укрупнять участки: вместо двух тысяч человек один врач обслуживал две с половиной, иногда три тысячи. На трех участках работали фельдшеры – позор для областного центра. А тут сразу два доктора, да не интерны-первогодки, а грамотные врачи после двухгодичной ординатуры. Настоящий подарок, спасибо заведующему горздравом, не забыл свое обещание. Конечно, незамужние молодые девчонки через пару лет уйдут в декретные отпуска. Но за это время свои доктора из декретов выйдут. Если по второму-третьему рожать не надумают.

От работы мысли плавно перетекли к проблемам личным. Оксана уже на пятом курсе, через год заканчивает институт, а со специализацией все еще не определилась. Говорит, что хочет на «Скорой» работать, как Андрей. Безусловно, «Скорая» – хорошая школа для молодого врача. Но ходить ночами по темным подъездам с тяжелым ящиком-укладкой и коробочкой с наркотическими препаратами, которыми разные темные личности очень интересуются, – не лучший вариант для молодой девушки. Андрей, конечно, хороший мальчик, но со свадьбой не торопится. Сколько раз уже Оксана у него ночевала. Раньше с этим строже было – чтобы незамужняя девица осталась у парня в общежитии ночевать?! На следующий день обоих бы на парткомиссию вызвали. Один раз Антонина Ивановна попыталась с Оксаной по-женски поговорить, но дочка обиделась, замкнулась, попросила не вмешиваться в личную жизнь. Антонина Ивановна тяжело вздохнула: нет отца, который по столу кулаком бы стукнул и будущего зятя к ответу бы призвал.

Погруженная в проблемы Антонина Ивановна сама не заметила, как дошла до гастронома. Успела за двадцать минут до закрытия. Рабочий день у заведующей поликлиникой с восьми до пяти – но это официально. Пока все дела переделаешь – уже седьмой час. А гастроном до семи работает. Но сегодня действительно праздник: и в магазин успела, и ливерной колбасы купила. Днем, говорят, была вареная, но быстро расхватали. Зато осталась курица. Тощая, синяя, страшная, плохо ощипанная, но для бульона и такая хороша. А из колбасы она пирожки с ливером сделает. Оксана с Андреем очень эти пирожки любят.

Гастроном в двух шагах от дома, идти недалеко. Антонина Ивановна за день набегалась по поликлинике, ноги как чугунные. Тяжело поднялась на третий этаж, постояла, отдышавшись, вставила ключ в замочную скважину, повернула на два оборота. Чья-то рука грубо обхватила шею, сдавила в локтевом сгибе железным капканом. У Шуровой перехватило дыхание, потемнело в глазах. Ее втолкнули в квартиру, следом вошли несколько человек, захлопнули дверь.

– Тихо, тетка! Не рыпайся, если жить хочешь, – хриплый шепот в ухо.

Хватка чуть ослабла, она смогла вдохнуть. В нос ударил запах дешевого табака, перегара, пота и гнилых зубов. Хозяйку квартиры провели на кухню, приковали наручниками к батарее. Только теперь Антонина Ивановна смогла рассмотреть незваных гостей. Трое мужчин, один здоровенный, лицо круглое, румяное, похож на располневшего спортсмена. Один совсем молоденький, худой и дерганый. Гримасничает, как при тике, руки все время в движении, на месте не стоит. Главный, по-видимому, этот, с гнилыми зубами. Старше остальных, желтое, заросшее щетиной лицо, впалые щеки, от глаза к подбородку безобразный шрам, кривая улыбка, больше похожая на оскал, остатки зубов торчат почерневшими пеньками, на жилистых запястьях татуировки. Уставился на Шурову злыми глазами.

– Где дочка? Когда придет?

– Я не знаю. – Голос дрогнул, она с трудом сдерживала слезы. – Что вам надо?

– Где тетрадь? – последовал следующий вопрос.

– Какая тетрадь?

Антонину Ивановну ударили по лицу, во рту появился привкус крови.

– Сами найдем или у дочки спросим, когда явится. Сначала развлечемся, потом спросим. Сиди тихо, будешь орать – ухо отрежу.

Перед глазами мелькнуло острое лезвие ножа. Она поняла – действительно отрежет.

Бандиты оставили ее на кухне, сами прошли в комнаты, оттуда раздались звуки разбрасываемых вещей, переворачиваемой мебели. «Ищут, – поняла Антонина Ивановна. – Какая тетрадь? Оксанины конспекты? Зачем им? Надо что-то делать, кричать и звать на помощь нельзя, но и сидеть беспомощной куклой тоже нельзя».

Она заставила себя успокоиться и сосредоточиться. Оксана на дежурстве, приедет домой не раньше девяти. Если у Андрея не останется. Хоть бы осталась. Шурова подергала наручники, посмотрела на замок…

В июне сорок первого Антонине Ивановне, тогда просто Тоне, исполнилось тринадцать. Она жила с родителями в Киеве, отец работал инструктором райкома партии, мать – медсестрой в городской больнице. Отца призвали через неделю после начала войны, отправили на фронт политруком, и больше его Антонина никогда не видела. Мать погибла во время бомбежки. Бомба снесла крыло больницы, где она дежурила. Тоню, как несовершеннолетнюю, забрали в детский дом, эвакуировали вместе с другими детьми. На новом месте Тоня недолго задержалась – сбежала. Хотела попасть на фронт, отомстить за мать, найти отца. Но до фронта не доехала, с поезда ее сняли на первой же станции. Из железнодорожного отдела милиции она тоже убежала, в детский дом не вернулась, бродяжничала, ночевала где придется. В итоге попала в банду, грабившую квартиры. Эту часть своей биографии Антонина Ивановна вспоминать не любила и Оксане не рассказывала. В банде она пробыла немногим меньше года, но воровскую школу пройти успела. У главаря банды была зазноба, настоящего имени которой никто не знал, а свои звали Шпилькой – за умение ловко с этим женским предметом управляться: использовать как оружие – щеку порвать или глаз выколоть или как инструмент – замок открыть, наручники снять.

Преподавала воровское мастерство Шпилька своеобразно, но очень доходчиво. После одного практического занятия у Тони на всю жизнь шрам под глазом остался. В конце концов банду «закрыли», Тоню пожалели, под суд не отдали, вернули в детский дом. Дальнейшая жизнь Шуровой Антонины Ивановны протекала в законопослушном русле. Полученные в банде знания она никогда на практике не применяла. Но шпильками по прямому назначению пользовалась, закалывала длинные и пышные, как у девчонки, волосы. Несмотря на замечания Оксаны. Не