Я коснулась первой попавшейся буквы – безрезультатно.

– Не работает.

Девушка расхохоталась. Не зловеще, а по-доброму – так старшая сестра потешается над младшей.

– Конечно, работает, Мэри-Эллен! Смотри.

Мэри-Эллен. Она произнесла мое имя с издевкой или дружелюбно? Хотелось бы верить, что эта особь женского пола ничем не отличается от меня – обычная девица, и вдобавок искренне ко мне расположена. И совсем не хочется предполагать, будто под маской милой девчушки скрывается агент госбезопасности или, как вариант, голограмма студентки, управляемая дистанционно агентом, который задумал поиздеваться надо мной.

Смущала и близость Хильды. Она стояла почти вплотную, чем, собственно, грешили и другие особи, вынуждая меня опасливо пятиться. В САШ-23 преобладала иная модель поведения: по неписаному правилу, мы всегда держались на расстоянии. После ареста и душераздирающей сцены казни я вздрагивала, если ко мне подходили слишком близко. Кожа моментально покрывалась мурашками.

Хильда была такой приветливой, милой и совершенно не замечала моей настороженности. Про таких обычно говорят «симпатичная», а про таких, как я, – «мышь». Ниже меня минимум на два дюйма, но значительно полнее, с развитыми формами – не чета моим выпирающим костям, – она носила жесткий бюстгальтер (лифчик) из плотной, прошитой канителью ткани. Надо сказать, под одеждой лифчик смотрелся нелепым придатком. Я непроизвольно отпрянула, боясь, как бы Хильда ненароком не задела меня своими остроконечными грудями.

Она уселась за стол в слегка вычурной, картинной позе фотомодели с плаката и в доказательство простоты процесса принялась быстро, безукоризненно печатать:

– Поняла? Теперь пробуй.

Двадцать третье сентября 1959 года! Уму непостижимо – или все-таки?..

Нет, все верно. Я нахожусь в Зоне 9, в Изгнании. Надо смириться, приспособиться. Вот только…

Внезапно меня охватил панический страх: перенестись на восемьдесят лет в прошлое, когда еще ни я, ни мои родители не появились на свет. Никто в целом мире не знал меня, не любил, не окликнул бы в толпе. Нет никого, лишь кромешное, беспросветное одиночество.

– Мэри-Эллен? С тобой все хорошо?

С выражением искренней, сестринской заботы Хильда потянулась ко мне, хотя я испуганно шарахнулась в сторону.

– Не прикасайся. Не…

От приступа паники закружилась голова. У ног разверзлась черная бездна и поглотила меня.

Помогите! Помогите, мамочка, папа…

Мне так вас не хватает.

Меня одолевал неутолимый голод, жажда вернуться домой. Я стремилась туда с такой силой, словно незримая рука толкала вперед в отчаянном, головокружительном порыве.

Я обречена умереть в одиночестве на чужбине.

* * *

Меня привязали – зафиксировали запястья, лодыжки, голову, дабы избежать «членовредительства».

Болезненный укол в нежную кожу на сгибе локтя, холодная жидкость, хлынувшая в вену. Механическая процедура, какую они проделывали сотни раз.

Чей-то бесстрастный голос, сообщающий: объект отключается.

Я превратилась в затухающий огонек. Слабый луч света становился все меньше, все прозрачнее.

И вдруг – резко – меня не стало.

Дематериализация объекта. Телетранспортация молекулярных компонентов. Перенос объекта в Зону 9.

* * *

– Мэри-Эллен Энрайт, верно?

Вопрос адресовался не мне. Однако из положения полулежа я могла сочувственно наблюдать за своим безжизненным телом.

Словно зомби. Изгнанница.

Интересно, догадывается ли зомби о том, что он зомби? Какими извилинами шевелит?

Умора! Но смех комком слизи застрял в горле.

От мертвенного холода кровь циркулировала медленно, точно ртуть.

Я была совершенно растеряна, сбита с толку. Мысли путались. Мозг поврежден. Доносились веселые шуточки.

Место называлось НСБ – Нейрохирургическая служба безопасности. В средней школе о ней ходили разные слухи. Запретная тема.

До телетранспортации мне имплантировали микрочип в область гиппокампа – участок мозга, отвечающий за обработку воспоминаний. По крайней мере, выглядело все именно так. Вряд ли мне это приснилось.

Мне выбрили участок головы, удалили похожую на кусочек пирога часть черепа и вставили микрочип. Процедура прошла на удивление безболезненно, ведь зомби не чувствуют боли. Даже выпиленная теменная доля и наполовину содранный скальп не вызывали никаких эмоций. Зато я едва сдерживала слезы от неимоверной благодарности – у меня хотя бы не отняли родителей, позволили сохранить память о них.

В Изгнании цепляешься за то немногое, что у тебя осталось, что (пока) не успели отнять.

Из царства холода меня, вместе с другими объектами телетранспортации, погрузили в фургон, напоминавший карету «скорой помощи».

Ехали медленно, не включая сирену.

Ничего сверхъестественного, обычная рутина.

Фургон останавливался несколько раз, прежде чем добрался до моего пункта назначения. Затуманенный рассудок плохо воспринимал происходящее. Я пыталась поговорить с родителями, отчетливо видела их лица, омраченные тревогой. Убеждала их: через четыре года мы снова встретимся. Не забывайте меня!

Я понятия не имела, сколько мне лет – семнадцать или семь.

Не представляла, где нахожусь и какой сейчас год.

Фургон миновал огни большого города и устремился в темноту окраин. В небе горели звезды – огромные, яркие, – никогда не видела таких в прежней, утраченной жизни.

Воздух в Зоне 9 был чище и буквально обдирал горло. Ночное небо не затягивал грязный смог.

Узников фургона крепко привязали к носилкам, не получалось повернуться, чтобы рассмотреть соседей. К тому же все как один усталые, изнуренные долгой дорогой.

Полагаю, не всем объектам телетранспортации довелось пережить эту поездку. Я и сама в первые минуты не понимала, жива ли или уже умерла.

Объект по соседству панически задыхался. Наверное, из-за лекарств. Однако я не могла повернуть головы – ее надежно зафиксировали ремнями. Я лежала смирно и ровно дышала, как учил папа перед лицом опасности. Помню, как подумала: теперь его точно испарят. А еще стыдливое облегчение от мысли: испарят его, а не меня.

На следующей остановке настал мой черед.