– Спускайся к нам, рыцарь! Мы рады гостям и умеемлюбить! Не пугайся непонятного, разве оно непременно должно стать враждебным?

– Золотые слова, – проворчал Сварог под нос.

Вообще-то в этом была сермяжная правда. Возможно, змеелюди –добрейшие создания с тысячелетними традициями щедрейшего гостеприимства.Непонятное и в самом деле не обязательно враждебное…

И все же на равнине валяются скелеты. А вокруг простираетсяХелльстад. Не время и не место для доверчивости…

Вернувшись к лестнице, он глянул вниз. Девушка стояла на томже месте, увидев Сварога, медленно подняла над головой тонкие руки, грациозновыворачивая кисти, прошлась в танце – даже теперь, когда он видел, что этотанцует на хвосте змея, танец завораживал…

Завораживают?! Вот именно!

Отступив к изваянию птицы, он сел на прохладный камень,опустил голову, зажал ладонями уши, но все равно явственно различал неизвестнооткуда льющуюся нежнейшую мелодию, прекрасную, как радуга, и девичьи голоса,проникавшие, казалось, под череп:

Во сне и наяву, едва глаза прикрою,

Пульсируют, звучат два сердца,

два птенца.

Со мной ты танцевал

над солнечной страною –

И все-таки, увы, не разглядел лица…

Он боялся чего-то страшного, ждал, что ноги сами шагнут клестнице, – но довольно быстро понял, что гипнотического влияния песня нанего не оказывает, хотя, несомненно, должна, не зря же так стараются, взлетаядо немыслимых пределов нежности и печали, голоса девушек-змей…

Слепил полярный день

истомою полночной,

Сверкая, таял снег, и музыка лилась.

Во сне и наяву мы танцевали молча,

Сначала в первый раз,

потом в последний раз…

Они не могут подняться, облегченно вздохнул Сварог,привалившись спиной к постаменту. Как знать, возможно, все дело в птице – онсмутно помнил, что в древней мифологии чертовски много места отводилось битвезмеи и птицы, и в здешней тоже, змея и птица – постоянные противники…

И сам не заметил, как стали слипаться глаза.

…Он бежал по склону холма, поросшему тонкими осыпавшимисяберезками, бежал – и никак не мог остановиться; прелая лимонно-желтая,золотисто-желтая, желто-оранжевая листва скрипела под подошвами армейскихботинок, гибкие черные ветки хлестали по лицу, плечам, груди, он едва успевалзаслониться локтем, чтобы не выколоть глаза. Склон был настолько крутым, чтопопытайся Сварог хоть на мгновенье замедлить безудержный свой бег, егонеминуемо опрокинуло бы, и дальнейший путь пришлось бы проделывать унизительно– кубарем.

Что происходит, что он делает на склоне осеннего холма икуда несется, он не знал. И не было возможности передохнуть, пораскинутьмозгами. Вперед, вперед, вперед – он петлял как заяц, чтобы не влепиться лбом вненароком подвернувшееся на пути дерево, попутно пытался ухватиться за влажныешершавые стволы березок, чтобы наконец остановиться, но пальцы соскальзывали,на них оставались только белые кудри березового лыка, шуршащие, как папироснаябумага.

А в ушах билась, трепетала неземная, очаровывающая мелодия:

Покуда два птенца, крича,

рвались друг к другу,

Мы, нежно обнявшись,

кружились над землей,

Со мной ты танцевал

под солнечную вьюгу,

Во сне и наяву она была со мной.

Зловещий, густой, как сироп, свет закатного солнцапронизывал перелесок насквозь, длинными полосами лежал на стылой до инея земле,изменял перспективу, прятал в своих кровавых лучах предательские ветки. В этомполуреальном свете пожухлая листва казалась серой, а руки горели болезненнымрумянцем. Черная, причудливо вытянутая тень Сварога гналась за ним по пятам…

…А потом Сварог вынырнул в реальность – резко, словно изпроруби, жадно хватая ртом воздух. Лицо было мокрым от пота, пот едкимиструйками стекал по спине, пропитывал одежду. Сердце неистово бухало у самогокадыка, и расширенные от солнечного сиропа зрачки обжег черно-синий ночноймрак.

Не было холма, утопающего в предзакатном свете, и Сварогникуда не бежал опрометью. Он стоял на каменной лестнице пирамиды, и отзмеедевы его отделяло уарда три – пять ступеней, да небольшая, выложенная изплит площадка у ее подножия.

Нет, он не стоял: он спускался, шел на зов певуньи,приближался к ней – помимо своей воли, неотвратимо, шаг за шагом. Вот леваянога зависла над четвертой снизу ступенью, туловище слегка наклонилось вперед,смещая центр тяжести, правая нога согнулась в колене, позволяя левойутвердиться на каменной плите. Рука скользнула по холодной шершавой балюстраде…

Сварог ощущал каждое свое движение, каждую клетку своеговзбунтовавшегося тела… однако не был в силах противостоять пленившей его чужойволе. Вот тебе и гипнотическое влияние, черт, черт, ч-черт…

Осталось три ступени. Средняя пересечена контрастнойугольно-черной трещиной – как веной. В кармане лежал шаур, рукоять мечакасалась сгиба локтя – но не было возможности воспользоваться оружием. Телобольше не принадлежало Сварогу.

Покуда длился танец, покуда мы молчали,

Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,

Два выросших птенца

с окрепшими крылами

Рванулись в вышину,

под синий небосклон…

Девушка-змея, ни на миг не останавливая плавный, несовпадающий с ритмом песни, но от того не менее завораживающий танец,улыбнулась еще шире… и это уже не было улыбкой: как трещина на лопнувшемкаштане, рот растянулся до самых ушей, обнажив два ряда мелких голубыхтреугольных зубов. А потом нижняя челюсть беззвучно отвалилась чуть ли не догруди – не по-человечьи, по-удавьи, – натянув кожу на скулах допрозрачности, и, в довершение образа, в черном провале пасти пиявкой мелькнулраздвоенный язык. Удав праздновал победу.

А кролик ступил на предпоследнюю ступень. На трещину-вену.

Этого не должно, не могло было быть… однако так было. Всамый ответственный момент патрон может перекосить в казеннике; мотор можетзаглохнуть в самую неподходящую минуту; может предать лучший друг, которому доверялкак самому себе… Но тело, тренированное тело десантника не имело права неподчиняться. Сварог издал бессильный стон – единственное действие, которое былоему позволено.

Метаморфозы с лицом нисколько не повлияли на колдовскоепеснопение змеедевы. Чарующая мелодия все так же гладила плененный разумСварога мягкой кошачьей лапкой, ласкала, убаюкивала… и тянула вперед, в пастьудава.

К змеедевушке присоединились ее сородичи, до того ожидавшиепо другую сторону пирамиды, и все твари слились в едином танце. Плавноскользили по маслянисто-блестящей траве, выписывая замысловатые фигуры,изгибались в волнообразных движениях, будто напрочь лишенные костей, впричудливых узорах переплетались хвосты…