Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ресторане за одним из столиков, где тоже говорили о медведях, сидел летчик, ехавший в отпуск с Сахалина. Ему рассказали про медвежонка, и он вдруг заторопился, подозвал официантку, расплатился, не окончив завтрака, и вышел.
Миновав несколько вагонов, он постучался к радисту. Радист возился с приемником, а медвежонок сидел над дверью на вещевой полке и грустно смотрел вниз.
Летчик снял медвежонка, сел с ним на скамейку.
— О, вот ты какой! — пробормотал он. — Ты — бурый…
Он сильно, так, что медвежонок каждый раз приседал на задние лапы, стал его гладить.
— О-о, — приговаривал он, — бурый! Молодей! Славный зверь! Славный ты зверь!
Потом спросил у радиста:
— Зачем вы его купили?
Радист ответил:
— Племяш у меня, пускай балуется.
— Сколько племяннику?
— Четыре года
Летчик сказал решительно:
— Знаете что? Я к зиме буду возвращаться на Сахалин. Пускай он побудет у вас, а тогда уступите его мне.
— А вам зачем? — спросил радист.
И летчик рассказал удивительные вещи. Оказывается, на Сахалине кое-кто держит ручного медведя. С ним будто бы ходят на охоту. Медведь бросается на живую добычу только обороняясь или когда изголодается, чаще всего весной. Крупные хищники избегают его, потому что он сильный, и, если взять медведя с собой на охоту, под его защиту, говорил летчик, нередко выходят навстречу олени и дикие козы. У летчика недавно убежала медведица Машка, а достать медвежонка в тайге не так-то просто.
— Порода отличная, бурый, — продолжал летчик, поглаживая, похлопывая медвежонка. — Бурые медведи у нас самые крупные. Зверь будет дай бог! Вам он тогда ни к чему, а мне нужен. Ну как? Решено?
— Пожалуй, — сказал радист.
— Нет, давайте договоримся наверняка.
Радист улыбнулся:
— Ну хорошо, наверняка.
В ту же минуту, с грохотом отодвинутая уверенной, хозяйской рукой, открылась дверь, и в купе вошел начальник поезда — молодой мужчина с круглым розовым лицом, с фуражкой, сбитой на затылок. Лицо у него было женственным, но непреклонным, а сдвинутая фуражка напоминала о том, что начальник сильно занят и долго разговаривать ему некогда.
— Ага, значит, верно, — сказал начальник, едва посмотрев на медвежонка и уставясь в упор на радиста, — значит, правильно мне доложили: вы купили медведя. Как же вы его повезете?
— В каком смысле? — растерянно спросил радист.
— Провоз диких зверей — что? Воспрещен!
Радист не ответил. Его доброе, в веснушках, с застенчивыми белобрысыми ресницами, лицо выглядело смущенным.
— Позвольте, товарищ начальник, — вмешался летчик, — медведь уже мой. Спрашивайте с меня.
— Зверь в радиоузле, и я буду спрашивать с радиста.
— Зачем же такие формальности? — как можно мягче сказал летчик. — Я немедленно забираю его.
— А с вас я тем более спрошу, гражданин пассажир.
— Но если другие не станут возражать?..
— Здесь кто начальник? Я или вы? Я имею право вышвырнуть зверя в любую минуту и вышвырну, попробуйте только взять его в купе.
— Вот вы как, — подступая вплотную к начальнику, сказал летчик и побледнел.
— Именно так, — бесстрашно, в лицо ему сказал начальник, — что поделаешь! Мы — формалисты.
Начальник поезда сделал шажок в сторону и, обойдя летчика, вышел.
— Чтоб я зверя больше не видел, понятно вам? — кинул он радисту из коридора, и дверь захлопнулась.
Летчик опустился на скамейку. Медвежонок ткнулся ему в руки, он молча потрепал его за ухо, подставил ладонь; тот, чавкая, стал ее лизать. Радист, с пылающими щеками, пригнувшись к приемнику, крутил рычаги, смотрел на стрелку шкалы и тоже молчал.
— Чего вы боитесь? — спросил летчик.
— С ним лучше не связываться, — ответил радист.
Опять оба помолчали.
— Как же провезти медведя? — спросил летчик.
— Не знаю… Хорошо бы в багажном.
— Так я куплю билет.
— Вся и беда, что эти билеты не везде продаются. И клетка, кажется, нужна,
— Ах ты… — пробормотал летчик и поморщился.
Между тем поезд летел по краю пади. Вровень с окнами проносились ели — особые, северные ели, костистые, рослые, с крепкими, отделенными одна от другой ветвями. Ели шагали вниз, кое-где между ними просвечивала земля, желтая от осеннего листа, потом земля уходила вглубь, и уже ничего нельзя было различить. У, как темно, как жутко, какой туман клубится там, на дне! Вы только взгляните — вас невольно продерет мороз, сердце замрет, и мрачная красота этой картины надолго западет вам в душу…
Но летчик, всю неделю не отходивший от окон, ничего больше не хотел видеть. Он лежал в купе, курил и держал перед собой какую-то книгу.
Скоро весь поезд узнал, что произошло в четвертом вагоне. История казалась забавной, обсуждая ее, улыбались, но уже не радовались тому, что здесь находится медвежонок. Прежде радист ходил по вагонам, гостеприимно спрашивал, какие поставить пластинки, и к нему в радиоузел охотно забегали посидеть, послушать музыку. Сегодня же он показался только затем, чтобы проверить радиоточку, и вид у него был такой озабоченный, что его ни о чем не спрашивали. К тому же он спешил, — стоило ему отлучиться, как медвежонок, если не спал, принимался скулить: он не переносил одиночества. Скулеж поднимался до воя, и было страшно, что услышит начальник поезда.
Наконец увидели, как на одной стоянке начальник подошел к окну радиоузла. Проводница хотела броситься за радистом, но опоздала.
— Где радист? — крикнул ей начальник, — Найти его!
Испуганная проводница побежала, а он добавил ей вслед:
— Быстро! Одна нога здесь, другая — там!
Подошло несколько пассажиров. В верхнюю, не задвинутую часть окна можно было разглядеть, как медвежонок топтался на краю вещевой полки, прилаживаясь и не решаясь спрыгнуть, и ныл не переставая. Начальник стоял с каменным лицом и ждал. Появился запыхавшийся радист.
— Для вас что, — сказал ему начальник, — мой приказ не закон? Чтобы до следующей станции зверя не было! Иначе учтите: приедем, подам рапорт!
— О чем рапорт-то? — угрюмо спросил радист.
— Там узнаете о чем. Покупаете, перепродаете, махинациями занимаетесь… Я что? Первый год работаю?
Начальник повернулся уходить — и встретился взглядом с летчиком, стоявшим тут же. Тем, кто уловил, как два человека посмотрели друг на
