— Что скажешь? — повернулась она ко мне минут через десять, утомившись бродяжничеством.

— А чего тут скажешь, раз ты уже все решила? Обещала попробовать, значит, будем пробовать.

— По-твоему, с горя Серега увлекся фантазиями?

Я ответственно отнеслась к вопросу, прикидывая и так и эдак.

— Тетка мне понравилась. Такая вполне могла замутить по полной. И если у нее был туз в рукаве, мало бы никому не показалось. А что касается Сереги… с папашей отношения не сложились, а денег у того немерено. Учитывая, что бабы падки на бабло, дядя, погоревав немного, может жениться вторично и даже детей нарожать. И денежки минуют карман твоего школьного приятеля.

— Он наследует долю матери.

— Ага, которую придется делить с отцом. То есть он в лучшем случае получит четвертую часть всего, чем владеет семейство. Многие считают, что целое куда лучше четверти. Так почему бы не получить все, обвинив отца в убийстве?

— Хорошо, что Серега тебя не слышит, — хмыкнула Агата. — Не скажешь, что ты сохранила веру в человечество.

— Это не мой друг, а твой. К тому же я пытаюсь быть объективной. Всю последнюю неделю ты твердишь, что это должно стать моей основной добродетелью.

— Да? Наверное, я увлеклась. Серегу я всегда считала приличным парнем. Но… люди иногда меняются. Особливо если в деле замешаны деньги. У него своих немало. Но много денежек не бывает. Он был с нами откровенен, я бы сказала, излишне. О том, что Багрянский не его отец, мог бы умолчать. Причину своей откровенности назвал, и она вполне годится. Хотя… вдруг это всего лишь хитрый ход… черт, я становлюсь циником.

— Не беда. Ты еще молодая и не раз сможешь поменять убеждения.

— Кое-что меня смущает. Кое-что, делающее рассказ Сереги весьма вероятным.

— Не тяни.

— Суворкин, — глядя на меня, в задумчивости произнесла Агатка.

— Чем знаменит?

— Редкой покладистостью. Он из тех, что подпишут любую бумагу, лишь бы доставить удовольствие высокому начальству. Так что очень возможно, для Ванькиного пьяного трепа имелись основания.

— Что ж, давай покопаемся, — подумав, сказала я.

— Копаться придется тебе, — с довольным видом заявила сестрица.

— Почему мне?

— А кому? У меня и так дел до черта. Нароешь что-то путное, тогда и я подключусь. Будем считать это твоим первым самостоятельным заданием. В общем, дерзай. Я, само собой, в меру сил буду помогать и способствовать.

За свой стол я вернулась, пылая праведным гневом. Ну, хороши! Один, заподозрив злодейство, поспешил переложить свои проблемы на плечи подруги детства, а она с сестринской добротой спихнула их мне. Но, понемногу успокоившись, я обнаружила в ситуации явную для себя выгоду. Теперь вовсе не обязательно сидеть в офисе с осточертевшими мне бумагами. Поболтаюсь среди людей, выясню, что к чему. Была еще причина, не позволявшая отмахнуться от рассказа Сергея, а заодно послать сестрицу к черту с ее заданием. Аврора мне нравилась, а с той минуты, когда я узнала о ее смерти, вдруг, откуда ни возьмись, явилось чувство вины. Занятая своими переживаниями, я ни разу не поинтересовалась ее здоровьем, не навестила в больнице и даже не позвонила. И теперь считала своей обязанностью помочь ее сыну, хотя вряд ли самой себе призналась бы в этом.

Сидя с праздным видом за столом, я прикидывала, с чего следует начать расследование. Труп кремировали, значит, официальные пути для меня закрыты. С догадками и рассказом подвыпившего судмедэксперта к следователю не пойдешь, тем более что Ванька от своих слов уже благополучно открестился. Прежде чем допекать людей вопросами и поднимать волну, нужно выяснить, что это за мемуары, из-за которых разгорелся весь сыр-бор. Если Багрянский-старший своего сына к ней не допустил, вряд ли меня осчастливит. Выходит, лишь одному человеку доподлинно известно, содержался ли в книге некий компромат. Если да, то на кого? Человек этот Наталья Юдина, журналистка и подруга Авроры, помогавшая ей, по словам Сергея, в работе над книгой. Вот с ней и следовало встретиться незамедлительно.

Фамилия журналистки была мне знакома, но не более того. К газетам и журналам я равнодушна и своих денег на них никогда не тратила, довольствуясь бесплатными изданиями, которые временами обнаруживала в своем почтовом ящике. Основным достоинством этих листков были телепрограммы на неделю, но так как и телевидение существенной роли в моей жизни не играло, то эти самые листки я тут же распихивала в почтовые ящики соседей. В общем, мир журналистики был мне неведом, а соваться к тетке, не подготовившись, я не хотела. Для начала стоило узнать, что она за человек и следует ли доверять ее словам. Журналистская братия, по общему убеждению, падка на сенсации и не особо печется о правдивости своих историй.

Тут мне на ум пришел мой первый супруг, в прошлом студент журфака, а ныне главный редактор одной из местных газет. Покопавшись в памяти, я записала номер его домашнего телефона на перекидном календаре, но домой звонить не стала, а заглянула в Интернет и через пять минут набрала служебный номер. Дмитрий Александрович, отягощенный двумя детьми, располневшей сверх меры супругой и злющей тещей, с радостью принял предложение встретиться. Уже довольно давно он предпочитал допоздна засиживаться на службе и домой не спешил, а тут я еще, напустив таинственности, обещала угостить его коньяком.

Через полчаса мы сидели в баре в трех шагах от здания, где находилась редакция его газеты. Прохоров пришел раньше меня, и, направляясь к стойке, я терялась в догадках, что хорошего могла некогда обнаружить в этом рыхлом, рано облысевшем мужике с сонным взглядом. Но тут он улыбнулся и вновь стал похож на того веселого, остроумного парня с безумными идеями, которые настолько увлекли меня, что я прямехонько отправилась с ним в загс.

— Фенька, — сочным баритоном произнес он. — Где были мои мозги, когда я согласился с тобой развестись.

— Ну, мозги-то у тебя всегда были в одном месте, — хмыкнула я, намекая на его большую любовь к женскому полу. В этом смысле, насколько мне известно, в его жизни ничего не изменилось. Он по-прежнему страшный бабник, лысина и жирок дурным привычкам не помеха. Мы братски обнялись и расцеловались.

— Как дела? — разглядывая меня, спросил Дмитрий Александрович.

— Наметились великие перемены.

— Опять замуж выходишь?

— Пока нет, но очень хочется. Перемены коснулись моей трудовой биографии. Я теперь юрист, тружусь у сестрицы.

— Сочувствую, — скривился он. Как и большинство мужиков, Прохоров Агатку побаивался и считал близкое знакомство с ней божьим наказанием.

— Она особо не цепляется, боится, что сбегу. Сестрица обещала родителям сделать из меня человека, и мой побег нанесет ее репутации невосполнимый урон. — Болтая таким образом, мы выпили кофе, потом коньяк, затем еще кофе, и я решила, что пора переходить к насущному. — Сестра занята одним делом, и там всплыла фамилия Юдиной. Вот я и подумала, что ты должен ее хорошо знать.