Нет.

Сделать ничего нельзя.

Поверьте.

Если вам не хватает постоянной беготни, с которой неразрывно связана жизнь современного родителя, есть один выход: завести собаку. Правда, не советую, потому что собака — огромная ответственность. Зато вам всегда будет чем заняться. К тому же собаки очень милые и никогда не станут вас критиковать. А еще их можно дрессировать.

Вот, пожалуй, и все.

После отъезда ребенка у вас в доме освободится комната. Детская комната. Ни при каких обстоятельствах не оставляйте ее нетронутой. Это не мавзолей и не музей — билеты туда никто покупать не будет. Устройте в бывшей детской комнату отдыха, тренажерный зал, гостевую, а если у вас уже есть все перечисленное — комнату для упаковки рождественских подарков. Сделайте все это как можно скорее. Если вы не будете ничего менять в комнате ребенка, он, чего доброго, может вернуться. Поверьте, вам это не надо.

Тем временем дети начнут приезжать в гости. Вы поймете, что с ними очень — ну просто очень! — приятно общаться. Вы будете думать: «Как же мне повезло, что у меня такие дети!» Они будут смешить вас. Вы будете ими гордиться. И любить их без памяти. Вы жили вместе столько лет и выжили. Вы не убили их, а они не убили вас. Потом в какой-то момент вы поймете, что уже много часов, дней и лет не обнимали их, но не стоит зацикливаться на этом. Это бессмысленно. Все позади.

Все, кроме беспокойства за них.

Беспокоиться за них вы будете всегда.

В феврале 1980 года, через два месяца после рождения моего второго ребенка и одновременно окончания моего брака, я влюбилась. Я искала жилье и как-то вечером зашла в одну квартиру в Верхнем Вест-Сайде, сделала всего десять шагов от входной двери, и… мое сердце остановилось. Я была влюблена. Это было оно. Любовь с первого взгляда. Эврика.

Я прошла всего десять шагов и сказала: «Я согласна».

Квартира была огромная. Она находилась на пятом этаже «Эпторпа» — знаменитой каменной громадины на углу Бродвея и Семьдесят пятой улицы. За аренду просили полторы тысячи долларов в месяц — по манхэттенским меркам почти даром. Но помимо полутора тысяч требовалось еще заплатить предыдущим жильцам двадцать четыре тысячи долларов «за ключи» (так это называлось в Нью-Йорке), то есть за право въезда. Вот этих двадцати четырех тысяч у меня не нашлось. И я отправилась в банк и взяла кредит. Мои соседи поверить не могли, что я выложила такую астрономическую сумму за право въезда в съемную квартиру — это действительно очень много. Но что там была за квартира! Стены, покрашенные в ярко-желтый цвет, как желтое такси (при желании их можно было перекрасить), высокие потолки, много света, два потрясающих, хоть и неработающих камина и пять — представьте себе, пять! — спален.

Я подсчитала, что, если проживу в квартире двадцать четыре года, моя плата за ключи амортизируется до тысячи в год, и в пересчете на дни это получится всего два доллара и семьдесят четыре цента в день — меньше чашки капучино в Starbucks. Правда, в те времена Starbucks еще не было. И я не планировала жить в «Эпторпе» двадцать четыре года. Нет, я планировала жить там вечно. Пока смерть не разлучит нас. Так что в итоге плата получилась бы даже меньше. (Обычно я использую «метод амортизации», пытаясь доказать себе или окружающим: нечто, что я не могу себе позволить, на самом деле очень выгодно — да что там, почти бесплатно! С этой целью я делю стоимость предмета, который мне абсолютно не по карману, на количество лет, в течение которых планирую его использовать, и если это не срабатывает — на количество дней, часов или минут, пока не получается сумма меньше стоимости капучино в Starbucks.)

Но неважно, сколько я заплатила. Речь сейчас не о деньгах. Как-никак, это история любви. А все истории любви начинаются с попыток рассуждать рационально. Я никогда не планировала жить в Верхнем Вест-Сайде, но через несколько недель уже не могла представить, как можно жить где-то еще. Мой район стал моей религией. Видимо, так вышло, потому что никакой другой религии в моей жизни не существовало, ну да ладно. Я жила в квартале от бубличной и Zabar’s[6]. В полуквартале от метро. Напротив моего дома был круглосуточный газетный киоск. На соседнем углу располагался лучший в мире ресторан кубинско-китайской кухни Le Caridad (лучшим в мире его считала только я), и он тоже стал объектом поклонения в моей новой религии.

Но самое горячее религиозное рвение у меня вызывало здание Эпторп[7]. Я искренне верила, что в наиболее несчастливый момент моей взрослой жизни меня спас дом. Простите за драматизм, но я действительно так считала. За год до этого я переехала из Нью-Йорка в Вашингтон и думала, что проведу там остаток жизни. Я пыталась не расстраиваться, но жестокая реальность была неумолима. Я смотрела в окно своей квартиры в Вашингтоне с прекрасным видом на клетку для львов в Национальном зоопарке. На клетку для львов, представляете? Можно ли придумать лучшую метафору для моего состояния, ведь я тоже оказалась в некотором роде заперта в клетке! Загон у этих львов был просторным и комфортабельным, и у них было полно еды — все как у меня. Но были ли они счастливы? Вот в чем вопрос. Меня также преследовала реклама шампуня Clairoil — «Будь у меня всего одна жизнь, я прожила бы ее блондинкой». Мне пришел в голову свой вариант этой рекламы, не связанный с цветом волос. «У меня всего одна жизнь, — думала я, охваченная жалостью к себе, — так почему я проживаю ее здесь?» Но потом, конечно, вспоминала почему: я замужем, мой муж живет в Вашингтоне, я люблю его, у нас уже есть один ребенок и второй на подходе.

Когда мой брак развалился, я поняла: мне больше никогда в жизни не придется переживать из-за того, появится ли в нашем захолустье хоть один приличный магазин сыров. Теперь я могла вернуться в Нью-Йорк, который хоть и назывался «Большим яблоком», но славился еще и сырами. Я даже не надеялась снять квартиру, где хватило бы места мне и детям. Видите ли, когда ты решаешь продать свою квартиру в Нью-Йорке и переехать в другое место, город запоминает это, а потом начинает мстить. Помню, кто-то из моих знакомых сказал мудрую вещь: фраза «сюда хорошо приезжать в гости, но жить здесь я бы не смог» применима к Нью-Йорку с точностью до наоборот. Нью-Йорк — лучший город для жизни. Но стоит уехать и стать гостем, город оборачивается против тебя. Все тут же становится в сто раз дороже (потому что ешь в ресторанах, да и за ночлег надо платить), а люди относятся к тебе с гораздо меньшим дружелюбием. В Нью-Йорке все время что-то меняется, он не стоит на месте. Когда ты здесь живешь, это кажется нормальным и воспринимается как романтическая особенность города, который никогда не спит. Но стоит уехать, и перемены начинаешь считать предательством. Вот идешь по Третьей авеню и думаешь: дай-ка я сейчас куплю тот вкусный брауни из пекарни, куда мы всегда ходили… а пекарни-то и нет. Потом оказывается, что хозяин твоей химчистки переехал во Флориду, дама, которая делала пирожки на Четвертой улице в Вест-Сайде, вообще куда-то пропала, метрдотель из P. J. Clarke’s уволился, — и ты понимаешь, что придется начать с нуля и пробивать путь к сердцу нового метрдотеля, роскошной красавицы с ледяным взглядом. Стоило на секунду повернуться спиной, и все изменилось. Раньше ты был инсайдером, своим, местным, ездил на метро и знал все лучшие места, а теперь стал очередным авиапассажиром, застрявшим в пробке на Гранд-Сентрал-парквей по пути в аэропорт или из него. Тем временем цены на квартиры на Манхэттене становятся все выше и выше и достигают стратосферы. Кажется, что в тот самый момент, когда ты уехал из города, его обнесли стеной, через которую тебе уже не перелезть. Нет, тебе никогда не вернуться в этот город. И то, что я отыскала квартиру в «Эпторпе», было чистой воды чудом. Я нашла свою тихую гавань. Причем архитектура здания лишь подкрепляла это впечатление.