Тут Хануман умолк, глядя на Сурью и, очевидно, дожидаясь только удобного случая, чтобы снова пустить язык в ход.

– Ну все, довольно, – сказал Бардо, обняв его за плечи. Он высился над Хануманом как гора. – Недаром же говорят: «Не вступай с цефиком в спор, иначе ты его возненавидишь».

Но Сурья даже после всего сказанного не возненавидела Ханумана. Напротив – он совсем ее очаровал. Она, чью душу он обнажил при помощи своих зорких глаз и язвительного языка, смотрела на него, как на бога или скорее на сверхчеловека, поддерживающего личный контакт с областью божественного. Ее лицо выражало попеременно изумление, раболепие и конфуз оттого, что ее мысли выставили напоказ. Чтобы скрыть этот конфуз, она повернулась к Данло и стала лгать.

– Вовсе я о вас не думала. – Ее смуглое побагровевшее лицо походило на уродливую маску неправды. – Не знаю, почему вашему другу вздумалось говорить такие вещи. Я все это время думала о рецепте курицы с карри, которую меня научила готовить мать. Я всегда любила блюда с карри, а все эти разоблачения просто обман.

Данло потер шрам над глазом, взглянул на Тамару и улыбнулся. Его не так-то просто было смутить. Данло был влюблен и его переполняло острое ощущение жизни. Но он испытывал смущение за Сурью, хотя и очень желал бы, чтобы она осталась в Летнем Мире со своим карри и своими рабами. Он поклонился ей и сказал:

– Хануман уже напомнил нам, что в игре без правил обмана быть не может. – Хануман устремил на него свой властный цефический взор, но, поскольку Данло перед ним глаз никогда не опускал, в конце концов отвернулся.

Сурья потерла шею и вздохнула, смягченная, как видно, словами Данло.

– Должна вам сказать, что против вашего имени ничего не имею. Вы же не виноваты в том, что родились на свет.

– У каждого своя судьба, – сказал Данло.

– И все мы наделены свободой воли. Ваш отец учил, что в конечном счете судьба и свобода воли – одно и то же.

– Мне кажется, что у вас воля необычайно сильная.

Сурья, просияв, впервые улыбнулась ему. Улыбка у нее, несмотря на тонкие губы и потемневшие от кофе зубы, была красивая. Данло подумалось, что эта непростая женщина, будь она более честной и не столь подверженной страху, могла бы претендовать на красоту шибуи, редкую среди жителей Города.

– Вы не боитесь проявлять доброту к женщине, которая к вам была не слишком добра, – сказала она. – Возможно, вы и в самом деле бесстрашны.

– Бесстрашных людей нет.

– В этом по крайней мере Хануман был прав. Никто не свободен от страха – это условие человеческого существования. Но вы должны знать, что выход есть.

– Если вы имеете в виду моего отца…

– Когда Рингесс был еще человеком, – нетерпеливо прервала она, – он страдал от страха, как и все остальные, но нашел путь к освобождению.

Бардо, явно довольный оборотом, который принял разговор, стукнул себя кулаком по ладони, так что кольца звякнули друг о друга.

– Да, путь Рингесса – войти во вселенную богом и никогда не оглядываться в страхе назад.

– Путь Рингесса – это освобождение от страданий, – сказала Сурья.

– Верно. Рингесс указал нам путь к реальной свободе. – Голос Бардо гремел по всей комнате, и там внезапно настала тишина, к его неприкрытой радости – он всегда любил быть центром внимающей ему аудитории. – А единственная реальная свобода – это свобода бога.

После момента полной тишины кто-то выкрикнул:

– И каждый может стать богом.

– Или Богом, – подхватил другой.

– Дайте мне пару глотков каллы, и я увижу Бога.

– Дайте мне три глотка каллы, и я стану Богом.

– Не так-то это просто, – сказала стоявшая рядом с Бардо дородная женщина в голубой одежде эсхатолога. Ее звали Коления Мор, лорд Мор – она была Главным Эсхатологом Ордена. – По крайней мере для меня. Почему это так трудно – вспомнить?

Бардо энергично потер руки, обвел взглядом лица своих гостей и весело пробасил:

– Да, это дело трудное – так займемся же тем, что для нас и труд, и радость. Все знают, что Бардо самый ленивый в Городе человек, и раз уж я могу пить каллу и вспоминать Эдду, то и все могут. Теперь самое время. Я приглашаю всех, кто последние десять дней не занимался мнемоникой, в музыкальный салон. Сегодня с нами будет молодой цефик и его друг, Данло ви Соли Рингесс – сын Рингесса, который когда-нибудь тоже может стать Богом.

Многие снова поклонились Данло, и у него от стыда защипало глаза. Хануман улыбнулся ему с насмешкой и сочувствием – а может быть, и с оттенком вызова.

Когда Бардо и другие пошли к выходу, Тамара отвела Данло в сторону. Куртизанки, как известно, любят поговорить, но она хранила молчание во время всей его беседы с Сурьей и Хануманом.

– Мне кажется, тебе следует быть осторожным с Хануманом ли Тошем.

– Я всегда с ним осторожен. Друзья должны относиться один к другому бережно, правда?

– И во время сеанса, пожалуйста, будь осторожен.

– Разве вспоминать так опасно?

– Достаточно опасно. Калла сама по себе опасный наркотик, но опаснее всего, по-моему, – это пытаться вспомнить, когда твоя душа охвачена огнем. Не позволяй Хануману отравлять себя своими сомнениями. Или своим отчаянием.

– В эту ночь я далек от отчаяния, как никогда.

– Я не смогу пойти с тобой. Мой последний сеанс был всего пять дней назад.

– И ты еще не готова к следующему?

– Я не уверена. Но даже если бы я была готова… Бардо раздает каллу как святое причастие – а никто ведь не причащается каждый день.

– И напрасно, по-моему.

– Извини меня.

Данло поднес ее руки к губам и поцеловал, шокировав всех, кто это видел.

– Пожелаем тогда друг другу спокойной ночи.

– Мы можем встретиться снова через несколько дней, если хочешь.

– Зачем ждать так долго?

– После сеанса тебе захочется побыть одному.

– Не могу себе представить, что мне этого захочется.

– Прошу тебя, Данло…

– Да?

Люди шли мимо них, задевая их и стараясь не замечать близости, связывающей их. Данло коснулся лба Тамары, ища отражения мыслей в ее темных глазах.

– Прошу тебя, будь осторожен с собой.

Она поцеловала его в губы и попрощалась. Он вышел, не чуя под собой ног и не переставая думать о том, что она сказала.

Приход наш и уход загадочны – их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало, где конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?[4]