Син-ин мрачно кивнул:

— Страшись того, кто получал наставления от тэнгу. Подобно своим учителям, такие люди коварны и непредсказуемы. Он будет хорошо служить тебе, но стоит службе закончиться — станет угрозой. Никогда не давай ему повода усомниться в твоем превосходстве. Никогда не позволяй забыть, что ты, а не он Хатиманов избранник. Никогда не давай получить слишком много славы или наград, не то однажды пожалеешь.

— Я это запомню, — ответил Ёритомо.

Мунэмори в душе съежился, увидев, как Киёмори медленно расхаживает взад-вперед по комнате. На полу перед ним распростерся, прижавшись лбом к холодному полу, юный Корэмори. Его советник, Тадакиё, сидел рядом с Мунэмори, бледный и трясущийся от страха.

— Ты бежал, — тихо выговорил Киёмори.

— Повелитель, — начал было его внук.

— Ты бежал от стаи уток.

— Владыка, — вступился Тадакиё, — напади на нас Минамото…

— Вы сбежали еще до начала боя!

— Господин, — сказал Мунэмори, — они узнали, что Минамото больше чем вдвое превосходят их числом. Отступить было благоразумнее.

Киёмори резко обернулся:

— Ты знаешь, что говорят о Тайра на каждой станции отсюда и до востока? Будто наши воины мчались нагишом на расседланных лошадях, побросав все свое оружие и броню в лагере. Будто они до того перетрусили перед боем, что были рады любому поводу сбежать. Будто теперь Минамото, пожелай они занять столицу, должны взять с собой только гусей и лягушек, и все Тайра со страху попрыгают на деревья. — Он обратил ледяной взгляд на Корэмори: — Ты выставил свой род на посмешище.

Корэмори, дрожа, вытащил из ножен короткий меч и положил его перед собой.

— Повелитель, с вашего соизволения, я пойду во двор и лишу себя жизни за тот позор, который навлек на Тайра.

Киёмори наступил обутой в высокую сандалию ногой на лезвие меча.

— Это право воина, Корэмори. Ты доказал, что воин из тебя никчемный, а значит, недостоин сэппуку[70]. Нет, я решил приговорить тебя к ссылке на Кикайгасиму, где у тебя будет много времени поразмышлять над тем, что сказал бы. о тебе и твоей трусости отец, пребывая в Чистой земле.

Корэмори залился слезами.

— Простите, дед Киёмори!

Но тот уже повернулся к Тадакиё:

— А тебя я с удовольствием казню собственноручно. Я доверил тебе советовать моему внуку. Теперь придется подыскать местечко попозорнее, где бы выставить твою голову.

— Простите, владыка! — вскричал Тадакиё, бросаясь ниц. Потом Киёмори обратил взгляд на сына.

— Тебе, — произнес он самым ледяным тоном, — мне сказать нечего.

Мунэмори призвал всю свою храбрость и гордость. «Что бы посоветовал сейчас Син-ин?» — спросил он себя и, собравшись с духом, произнес:

— Прошу вас, отец, перемените решение. Если вы исполните обещанное, люди подумают, что мы устыдились, и будут поносить нас еще больше. Но если мы наградим Корэмори и Тадакиё, сделав вид, что они справились с поручением — выяснить мощь Минамото и показать им, сколько людей могут собрать Тайра, — хулителям будет трудней нас очернить. Ибо куда проще ударить хнычущего попрошайку, нежели гордого князя. Пусть люди знают, что Тайра по-прежнему непоколебимы и всякий, кто посмеет нас стыдить, будет выглядеть дураком.

Киёмори моргнул, на миг опешив. Потом странный, булькающий смешок сорвался с его губ.

— Ты… ты хочешь, чтобы мы позор обратили в победу? Слепили пирожные из грязи?

— Другого пути я не вижу, отец. Признать ущербность Тайра — значит даровать Минамото еще одну незаслуженную победу. Заявить, что на самом деле победили мы, — значит охладить их пыл. Подумайте только: наши семьдесят тысяч войска целы и при нас, тогда как, случись им сражаться при Фудзи, многие пали бы, оставив столицу без защиты.

— Мунэмори-сама прав, — произнес Тадакиё, глядя на него с великим благоговением. — Наша рать цела и невредима, а Минамото достались одни только утки.

Мунэмори, приободрившись, продолжил:

— Отец, будьте же милостивы и благоразумны. Тадакиё слывет средь людей храбрецом — еще юношей он в одиночку разделался с двумя опаснейшими головорезами. Посему уж его-то нельзя винить в трусости. Быть может, тот птичий всполох был знаком свыше, предупреждением богов, призванным уберечь Тайра от страшного промаха. Что до Корэмори — он еще юн, ему впервые доверили предводительство. Не сомневаюсь: урок он усвоил. Оставьте его при себе, и он еще добудет для вас победу. Прошу, подумайте над моими словам, и забудем об этом недоразумении, каковое, право же, ничуть нас не разорило.

Киёмори задумчиво тронул подбородок, глядя на Мунэмори.

— Знак свыше, говоришь, — произнес он наконец.

— А разве не так? — спросил Мунэмори. — Разве судьба не благоволит нам более всех прочих семейств?

Тяжело вздохнув, Киёмори проронил:

— Рад видеть, что к моему сыну вернулась рассудительность — где бы она ни скрывалась. Жаль только, этого не случилось раньше. Что же, быть посему. Раз мы не смогли превзойти Минамото на деле, сделаем это на словах — здесь, в Фукухаре. Тебя, Корэмори, каким бы безумием это ни показалось, я намерен повысить. Отныне ты назначаешься средним военачальником Правой стражи. А ты, — обратился он к Тадакиё, — получай свою жизнь обратно.

— Благодарствую, Киёмори-сама! — воскликнули оба помилованных и распростерлись ниц, готовые вжаться в пол.

Мунэмори деликатно кашлянул и сказал:

— Отец, осталось еще кое-что.

— Ты смеешь долее испытывать мое терпение?

— Я лишь хочу кое-что предложить. В вашей власти поднять боевой дух Тайра и всех советников-царедворцев, а также заставить на время забыть о нашем посрамлении.

— И что же за чудо я могу совершить? Мунэмори разъяснил.

Нии-но-Ама так и не узнала, что вынудило ее мужа передумать и возвестить о возвращении столицы в Хэйан-Кё, но, на ее взгляд, этот поступок был фмым разумным в его жизни. Поэтому даже обратный путь в тряской повозке с дочерью и несколькими служанками превратился в радостное событие. Несмотря на зимнюю стужу, все пели, смеялись и вспоминали прелести жизни в Дворцовом городе.

— Никаких сквозняков в спальне! — воскликнула одна девушка.

— Никаких криков чаек! — подхватила другая.

— Никаких демонов с крыльями и длинными носами, что мерещатся по ночам! — произнесла Кэнрэймон-ин.

Нии-но-Ама подалась вперед и ободряюще сжала ее руку. Предновогодние дни в Фукухаре явились для них тяжелым испытанием. Когда воины Тайра выступили в поход к реке Фудзи, оберегать столицу стало некому. Тэнгу вернулись — одолевать немногих оставшихся стражей, рвать с крыш черепицу, бормотать, хихикать и время от времени заглядывать в окна, пугая обитателей. Женщины, живущие во дворце, по ночам почти не смыкали глаз.