– Упаси Аллах! Ничего такого нет и быть не может. Я клянусь. Волноваться не о чем. Тут ничего не поделаешь, все мы люди. Сегодня ты здоров, а завтра…

Султан понял, что лекарь снова готов нести чушь, и перебил его: «Есть ли лекарство от этой болезни?»

Челеби указал на остальных врачей, стоявших поодаль:

– Мы только что об этом говорили. Конечно же, есть. Мы приготовим мази, которые вам помогут. Их нужно будет нанести на больные места. А еще вам нужно соблюдать меру в еде. Вы должны есть часто, но понемногу. Повелитель давно уже не пьет ни вина, ни ракии – это хорошо. Теперь вам не следует есть кислого и соленого, а еще вам следует воздержаться от мяса…

– Ты бы лучше сказал, что меня живым в могилу зароют, – падишах хоть и старался говорить веселым голосом, но сильно погрустнел. – Не препятствует ли эта болезнь военным походам?

– Никаких препятствий нет, повелитель, – ответил главный лекарь, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Иншаллах, наши воины под предводительством падишаха одержат еще много славных побед. А мази, которые мы вам нанесем, успокоят вашу боль.

– К тому же, – продолжил Мехмед Челеби, – мы советуем вам отправиться на теплые воды. Целительные воды Бурсы помогут нашему падишаху.

Хюррем Султан чувствовала себя словно в раю. Дворец с его интригами, заговорами и сплетнями был далеко. Султан Сулейман приказал проследить за тем, чтобы лекари повсюду рассказывали, какое прекрасное здоровье у падишаха, и, оставив все государственные заботы на зятя Рустема-пашу, удалился с супругой в Бурсу, надеясь там обрести исцеление от недуга. Чтобы положить конец сплетням о своей болезни, он выехал из Стамбула верхом на лошади. Хюррем ехала следом в султанской карете, а султан Сулейман не слезал с лошади до тех пор, пока город не кончился.

Хюррем была очень рада, что падишах поручил трон не шехзаде Мустафе, а своему зятю. На самом деле с появлением Рустема Мустафа настолько отошел в тень, что иной вариант был бы просто удивителен.

Однажды вечером перед поездкой в Бурсу между Сулейманом и Хюррем состоялся разговор.

– Скажи, Сулейман, как ты думаешь, а правильно ли то, что мы оставляем Стамбул на попечительство Рустема?

– Что? – изумился падишах. Эта женщина умела его удивить.

– Пожалуйста, не гневайтесь, повелитель. Ваша покорная рабыня Хюррем ничего не смыслит в делах государства, она, как всегда, беспокоится о своем муже. Вы знаете, я никогда не скрываю своих мыслей и говорю то, что думаю.

– Говори, Хюррем, что тебя беспокоит.

– Рустем очень умный и опытный человек, он разбирается во всех делах. Но, как бы то ни было, он всего лишь Садразам. Может быть, вместо нашего зятя следовало бы позвать из Амасьи Мустафу Хана? Разве не будет правильно, если попечителем престола на время нашего пребывания в Бурсе будет наш шехзаде?

«И как этой женщине удается каждый раз так меня удивлять», – подумал падишах. Он знал, что Хюррем ненавидит Гюльбахар. Но к ее сыну она относилась совершенно особенно, казалось, даже лучше, чем к своим сыновьям. Он ни разу не слышал от нее плохого слова о Мустафе. Сулейман много раз спрашивал себя, почему Хюррем, у которой было трое сыновей, ожидавших престола, никогда не пытается очернить Мустафу в его глазах. Ведь если бы на ее месте была Гюльбахар, она бы так и поступила. Она бы непрестанно порочила сыновей Хюррем. Но Хюррем о Мустафе не говорила ничего, кроме того, что «он доблестный, сильный и славный шехзаде».

Размышляя над вопросом жены, он подумал, что она права, говоря, что ничего не смыслит в государственных делах. Если бы смыслила, то давно заметила бы, что доблестный шехзаде давно стал опасным. «Ведь я сам рассказал ему, – думал он, – о том, как мой отец обошелся с моим дедом. Хюррем, видимо, ничего не знает о слухах, которые бродят по Стамбулу, и о том, что говорит войско. Если бы она знала, что солдаты давно требуют Мустафу Хана, она бы никогда не спросила, почему мы не оставляем трон Мустафе».

И падишах, подумав, какая простодушная, наивная и простосердечная эта Хюррем, покрепче обнял жену и сказал: «Нет, пусть шехзаде остается в своем санджаке в Амасье и занимается своими делами. Мы считаем правильнее поручить Стамбул нашему зятю. Он привыкнет заниматься государственными делами, пока нас нет».

Хюррем облегченно вздохнула: «Ну что ж, значит, подозрения у него появились, это хорошо».

Оставшись с мужем наедине в роскошном особняке посреди огромного парка, напоминавшего зеленый, как море, лес, она постаралась на время обо всем забыть. Теперь она была занята только тем, чтобы вылечить мужа. Они вместе ходили на горячие источники, вместе принимали целительные ванны, вместе пили целебную воду. Хюррем сама ухаживала за мужем, не позволяя служанкам приближаться к нему. Она готовила ему еду и подавала ее. По вечерам она прижимала к себе пузатый уд или клала на колени канун и пела мужу его самые любимые песни.

Султан Сулейман, слушая этот голос, всегда уносился в мир грез. В такие минуты в его сердце не оставалось ни страхов, ни волнений. Его жена была все так же свежа и прекрасна. Более того, ее глаза и улыбка были даже еще прекраснее, чем в тот день, когда он увидел ее в покоях для наложниц. А ее голос! Казалось, ее сильный страстный голос был способен излечить любую болезнь, любой недуг и прогнать саму старость.

Сулейман и Хюррем впервые за тридцать лет совместной жизни ощущали себя такими свободными и счастливыми. Ведь они жили здесь, как простые люди. Как простые муж и жена.

Они гуляли у подножия Улудага[73], держась за руки. Однажды они даже поехали верхом до равнины Йенишехира[74]. Они любовались остроконечными скалами, тянувшимися к небу, словно на молитве, над бесконечным морем зелени. Сулейман не мог оторвать глаз от этой красоты.

– Я могу спросить, о чем так задумался мой повелитель? – спросила Хюррем.

– Здесь наши родовые земли, Хюррем. Я вспоминаю о предках, – глаза Сулеймана блестели впервые за долгое время. – Государство, которым мы сейчас правим, было основано Османами именно здесь. И посмотри, чего мы достигли. А ведь когда-то размеры государства не превышали одного стойбища. А сейчас мы не знаем, где наше государство начинается и где заканчивается.

Хюррем поразили слова падишаха.

Сулейман продолжал: «Кто знает, может быть, мой прадед Осман Гази отдыхал под этим деревом. Может быть, беи Орхана Гази купали лошадей в этой реке. Может быть, на этом холме они решили завоевать Бурсу.

Хюррем слушала падишаха с широко раскрытыми глазами.

Когда они вернулись в Бурсу и легли спать, она лежала и думала, что же так поразило ее в этих словах. Внезапно она заметила, что уже долгое время не чувствует себя здесь чужестранкой. Она уже давно не задается вопросом, который прежде время от времени не давал ей покоя: «Кто я?» Она теперь больше не чувствовала себя на чужбине.