Уже через полгода Тур и Смуга свободно болтали по-хазарски и по-ромейски, мчались на лошадях не хуже степной ребятни и стойко переносили усталость в дальних поездках. Хорошо помня старое ромейское изречение: хочешь кого-то чему-то научить — позволь ему давать тебе советы, — Дарник целиком взял его себе за правило.

— Я никак не могу найти в «Стратегиконе» то место, где говорится, что именно должно быть обеспечено в день сражения, — говорил сыновьям, листая толстую книгу.

— Что бы такое спросить у воевод, на что бы они не сумели ответить? — как бы случайно проговаривался он при них вслух.

— Не знаю, кого первым из послов принимать? — озабоченно вздыхал за игрой с ними в шахматы-затрикий.

И тут же добивался нужного ответа от малолетних советников.

Когда Зорька сетовала, не слишком ли рано забивает он им всеми княжескими заботами голову, Дарник с улыбкой отвечал:

— Я же не для них стараюсь, а для себя. Мне самому это больше нужно.

Иногда сыновья капризничали, и отцу приходилось проявлять твердость. Ремнем и веревкой не стегал, но у стенки в углу по два-три часа заставлял стоять.

— А кто из них для тебя на первом месте? — спрашивала иногда Зорька.

— Тот, кто совершит к двадцати годам десять подвигов, — усмехался князь.

О чем он думал меньше всего, так о том, кто будет его наследником. Если к своим соратникам и наложницам боялся всю жизнь сильно привязываться, чтобы не грызть себя потом от их потери, то сыновьям тем более непозволительно было сделать его уязвимым. Все, что нужно для них, он сделает — постарается уберечь от опасностей и поможет развиться их наклонностям — но заранее прикидывать, кто займет его княжеский трон, — дело совершенно зряшное. Да и нет у него, Дарника, по-настоящему никакого трона. Сидел бы в Липове, может быть, и обрел его, а мотаясь по степным просторам — вряд ли. У любого хазарского тархана шансов унаследовать его владения гораздо больше, чем у собственных сыновей.

Да и трудно было отдать кому-либо из них явное предпочтение. Смуга — смышлен, порывист, находчив, говорлив, Тур — сдержан, пытлив, настойчив, памятлив. Со Смугой проще и легче, с Туром непонятней и беспокойней, но в этой непонятности младшего сына таится больше ожиданий, чем в открытости старшего.

Иногда мальчишки жестоко дрались между собой, и Дарник становился в тупик: совсем запрещать драться будущим воинам нельзя, но и наносить друг другу увечья тоже недопустимо.

— Вот что, дорогие мои, — сказал князь им после особенно лихого побоища. — У князей в драках свои законы. Лучшая драка — это драка без крови. Кто первый кровь прольет, тот и проиграл. Понятно?

— А ломать пальцы и руки без крови можно? — тут же спросил Смуга.

— Ломать тоже ничего нельзя, но можно делать больно, кто первый вскрикнет, тот и проиграл.

Сам того не ведая, Дарник положил начало княжеской борьбе, которая вскоре широко распространилась среди его дружинников и хазарских богатырей. Когда, кроме любых захватов и бросков, в ней узаконились удары ладонями, предплечьями и босыми ногами, лишь бы не допускать пролития крови.

— Вот видите, к чему приводят ваши ссоры? — говорил сыновьям во время таких поединков князь.

— Точно, наши правила! — восклицали мальчишки, жадно запоминая приемы взрослых мужей-поединщиков.

Доволен был Дарник и Зорькой. Не такая властно-обходительная и торжественная, как Всеслава, она сумела покорить его новый двор своей женской скромностью и мягкостью. Передавала князю все жалобы и ходатайства простонародья, заступалась за всех провинившихся и оступившихся. Иногда это заступничество имело успех, что возносило ее еще выше в глазах простых людей.

Если к Всеславе с самого начала накрепко пристало слово княжна, то Зорьку, едва увидели, как ее с сыновьями обнимает князь, немедленно все стали называть княгиней.

— Разве я княгиня? — удивилась в первый же вечер наложница.

— Раз народ так называет, значит, княгиня, — рассудил Рыбья Кровь.

— Ну а явится Всеслава или твоя хазарская тарханша пожалует, немедленно запретишь княгиней при них меня называть.

— Пускай у наших дворовых голова болит, как им тогда выкручиваться. Веди себя как княгиня, и пусть будет что будет, — советовал князь.

Следующее лето он провел в прокладывании дороги от Новолипова на восток до Калача и Туруса. Навел даже в низовье Малого Танаиса такую же переправу через широкое речное русло, как на Славутиче у Ракитника. Если прежде липовские земли были вытянуты узкой полосой с севера на юг, то теперь к ним присоединились южные степи с запада на восток, от Славутича до Танаиса. Шеститысячного войска на все это уже не хватало, и Дарник стал набирать в него всех, кто желал ему служить. Жалованье новичкам в первый год не платили, но это мало кого останавливало, желающих получить коня, оружие и доспехи и красоваться в них в дальних походах было предостаточно. В короткое время количество воинов возросло вдвое. Кроме словен и хазаров, войско пополнили бродяги-изгои из десятков других народностей и племен.

Вот оно — настоящее мое предназначение, довольно размышлял Рыбья Кровь, успешно поддерживая у своих воевод и гридей ощущение, какие они все бравые вояки и вот-вот добудут себе новой воинской славы, только надо найти доброго противника, иначе и мечи доставать не стоит.

Свою третью — хазарскую, как он называл, — зиму Повелитель Дорог провел в дальнем походе на Перегуд. Преодолев восемьсот верст через Айдар и Корояк, вышел через месяц с полутысячной дружиной к самому дальнему своему северному владению. В Перегуде князя, освободившего их когда-то от норков, никак не ожидали и даже сперва не хотели открывать городские ворота.

— Даю вам два часа на подготовку достойной встречи, — передал Рыбья Кровь вышедшим к нему переговорщикам. Через два часа ворота действительно распахнулись, и княжеская дружина вошла в посад и крепость.

Перегудцы оказались правы, когда, изгоняя наместника Кривоноса, говорили, что князь добрый и все им простит. Князь и простил: велел всех горожан и людей с торжища внести в податные списки, и подымье превратил в полюдье — теперь подати решил собирать не с домов, а с количества горожан. Не хотели прямого правления княжеского наместника, разбирайтесь теперь отцы города сами, с кого какую личную подать брать, чтобы выйти на одну общую сумму.

— Так они многодетных и бедняков вообще из города изгонять станут, — предположил Корней.

— Да пускай изгоняют, больше будет кругом селищ и городищ, — вполне допускал Дарник.

При возвращении в Новолипов его ждала печальная новость: хан Сатыр умер, и тарханы собирали съезд выборных людей, чтобы провозгласить нового хана. Куда же без визиря? И Дарник отправился в орду.

На съезде выборщиков голоса разделились: треть предлагала сына Сатыра, треть — одного из тарханов, а еще треть желала в ханы липовско-гребенского князя. Нельзя сказать, чтобы это было для Дарника совсем уж неожиданно, он вполне допускал такую возможность. И все же, когда попросили выступить его, решительно отказался от предложенной чести: