Нет, это просто смешно! Это средних размеров лес, а не бескрайние дебри! И потом, у парковки стояли какие-то автодома. Так почему бы не позвать на помощь? А потому, что я – мужчина, Криспин Херши, анфан-терибль английской словесности! Не буду, и все тут. Вон там какой-то замшелый валун, похожий на голову тролля, пробившую тонкий слой земли…

…игра северного света заставляет узкий участок окружавшего меня леса – и замшелый валун, и два ствола, скрещенные на манер буквы Х, – мерцать и колебаться, как занавеси под ветром, но ветра нет и в помине…

Нет, смотри! Появляется рука, сдвигает занавеси, и владелец руки выходит из прорехи в воздухе. Поразительный фокус! Светловолосый молодой человек в куртке и джинсах возникает посреди леса, как по волшебству. Модельной внешности, лет двадцати пяти. Я изумленно взираю на него. Это призрак? Нет. Хрустит ветка под армейским ботинком. Никакой это не призрак, никто ниоткуда не возникал, придурок: мой призрак – такой же турист, как и я. Скорее всего, из автодома на стоянке. Наверное, посрать приспичило. Чертовы сумерки! Какого хрена я брожу тут в одиночестве?

– Добрый вечер, – говорю я.

– Добрый вечер, мистер Херши, – отвечает он с классическим произношением, полученным в частной английской школе; никаких шепелявых исландских присвистов.

Признаюсь, я польщен.

– Надо же. Где только меня не узнаю́т.

Он подходит, останавливается в шаге от меня. Вид у него довольный.

– Я ваш поклонник. Меня зовут Хьюго Лэм.

Он улыбается тепло и обаятельно, будто мы с ним старые друзья. Мне невольно хочется заслужить его одобрение.

– Рад знакомству, Хьюго. Послушайте, я тут решил пройтись и, к стыду своему, потерял автостоянку…

Он кивает, погружается в задумчивость:

– Аусбирги любит шутки шутить, мистер Херши.

– Тогда, будьте добры, направьте меня на путь истинный.

– Да, конечно. Всенепременно. Но сперва разрешите задать вам несколько вопросов.

Я отступаю на шаг:

– В смысле… о моих книгах?

– Нет, о Холли Сайкс. Мы заметили, что вы с ней дружны.

Я разочарованно догадываюсь, что этот Хьюго, должно быть, один из психов, которые повсюду следуют за Холли. А потом меня охватывает злость: нет, это журналюга из какой-нибудь бульварной газетенки, ведь Холли упоминала, что ее новый дом в Рае осаждают папарацци с телескопическими объективами.

– Я бы и рад выложить вам всю подноготную о нас с Холли, – презрительно говорю я этому красавчику, – но дело в том, говнюк, что вас это совершенно не касается.

Хьюго Лэм невозмутимо отвечает:

– Вы ошибаетесь. Все, что связано с Холли Сайкс, самым непосредственным образом касается и нас тоже.

Не поворачиваясь, я осмотрительно отхожу подальше:

– Как вам будет угодно. Прощайте.

– Из Аусбирги вам не выбраться без моей помощи, – говорит юнец.

– Да подавитесь вы вашей помощью. Или заткните ею свою прямую кишку. Холли – человек замкнутый, как и я. А дорогу я и сам най…

Хьюго Лэм как-то странно шевелит пальцами; меня приподнимает футов на десять над землей и сжимает в невидимом исполинском кулаке; трещат ребра, хрустят позвонки, а нервы пронзает такая невероятная боль, что ни закричать, ни попросить о пощаде я не могу, и пытка невыносима, ее ни секунды не вытерпеть, но секунды бегут одна за другой – а может, не секунды, а дни, – пока наконец я не падаю – нет, меня швыряют – на землю.

Голова вжата в перегной. Я хриплю, дрожа и постанывая; боль понемногу стихает. Поднимаю взгляд. Хьюго Лэм похож на мальчишку, отрывающего ножки пауку: на лице – легкая заинтересованность и зловещая ухмылка. Безумную боль во всем теле можно объяснить применением электрошокера, но чем объяснить десять футов над землей? Некий атавистический инстинкт усмиряет мое любопытство; надо убраться подальше от этого типа. Я обоссался, но сейчас меня это не волнует. Ноги не двигаются, а в ушах стоит далекий вой: «И не будешь ты ходить!», но я не хочу его слушать, не могу, не смею. Отползаю назад, приподнимаюсь, опираясь на огромный пень. Хьюго Лэм шевелит пальцами, и ноги подо мной подламываются. На этот раз боли нет. Хуже всего то, что вообще ничего нет. Ниже пояса я ничего не чувствую. Притрагиваюсь к бедру, надавливаю на него пальцами. Бедро ничего не ощущает. Хьюго Лэм подходит ближе – я сжимаюсь в комок – и усаживается на пень:

– Без ног как без рук. Хотите получить их обратно?

Мой голос предательски дрожит.

– Кто вы?

– Весьма опасный тип, как видите. А вот эти милашки вам знакомы. – Он достает из кармана моментальную фотографию – мы с Анаис и Джуно, – которую я потерял пару дней назад. – Честные ответы на мои вопросы гарантируют девочкам те же шансы прожить долгую счастливую жизнь, что и прочим ученицам утремонтского лицея.

Этот смазливый юнец – какой-то кошмар, как в дурном кислотном приходе. Разумеется, фотографию он украл, но как и когда, понять невозможно. Я киваю.

– Что ж, приступим. Кто для Холли Сайкс дороже всех на свете?

– Ее дочь, – хрипло отвечаю я. – Ифа. Это ни для кого не секрет.

– Хорошо. Вы с Холли любовники?

– Нет. Нет, что вы. Мы просто друзья. Честное слово.

– Гм, дружба с женщиной… Вам это свойственно, мистер Херши?

– Пожалуй, нет. Но с Холли все обстоит именно так.

– Упоминала ли Холли некую Эстер Литтл?

Я сглатываю, мотаю головой:

– Нет.

– Подумайте хорошенько: Эстер Литтл.

Я задумываюсь, пытаюсь вспомнить.

– Нет, это имя мне не знакомо. Честное слово, – цепенея от страха, говорю я.

– Что рассказывала вам Холли о своих когнитивных талантах?

– Только то, что описано в ее книге «Радиолюди».

– Да, на редкость увлекательное чтиво. Вы когда-нибудь были свидетелем того, как ее устами вещают эти голоса? – Хьюго Лэм замечает мою заминку. – Не вынуждайте меня считать до пяти, я не дознаватель в третьесортном фильме. Все ваши поклонники прекрасно знают, что вы ненавидите клише.

Провал становится глубже, над ним склоняются деревья.

– Два года назад на острове Роттнест, близ Перта, Холли упала в обморок, а потом заговорила странным голосом. Я решил, что это припадок эпилепсии, но она… сперва рассказывала, как страдали на этом острове каторжники, а потом вдруг… перешла на язык австралийских аборигенов и… и это, собственно, все. Она рассадила себе голову. А потом пришла в себя.

Хьюго Лэм барабанит пальцами по фотографии. Какая-то часть меня, еще способная анализировать происходящее, невольно отмечает, что с моложавого лица напряженно и внимательно глядят очень древние глаза.