и поведет себя правильно. Почему же тогда она молчит? Неужели не понимает, что я каждый час, каждую минуту жду ее приказов? Разве не знает, что я делаю все ради ее спасения? Зачем же оставляет меня в неведении?..»

Он взял листок бумаги, быстро набросал несколько строк, запечатал письмо и вызвал Джумшуда.

— Ты хорошо знаком с летним домом хана? — спросил он, когда слуга явился.

— Как со своим собственным, — уверенно ответил Джумшуд.

— Знаешь главного евнуха хана?

— Знаю, его зовут Ахмед.

— Можешь доставить ему это письмо до рассвета? То есть до того, как начнется бой?

— Могу.

— А если не найдешь главного евнуха?

— Ты мне скажи, на чье имя письмо, и я вручу ему.

— На имя жены хана — Сюри.

— Понимаю, это даже легче. Я заверну в конверт камень, перевяжу бечевкой и кину прямо ей в окошко. Глаз у меня верный. Стекло разобьется, и письмо очутится в ес комнате Я знаю, куда выходят окна.

— Потом тебе придется подождать ответа.

— Подожду, если нужно.

— Нужно. Но как ты его получишь?

— Если я пошлю письмо через евнуха, он сам принесет ответ, а если закину через окно, ясно, получу ответ в окно.

— Но условия могут измениться, тогда действуй иначе.

— Я что-нибудь придумаю.

— В какой одежде отправишься? Ведь тебя не должны узнать.

— Переодетый нищим. Их всюду пускают.

— Тогда тебе придется идти пешком, нищих всадников ведь не бывает, а пешком до рассвета нс доберешься.

— Все же поеду верхом, ночью нищий всадник не бросится в глаза. А когда рассветет, оставлю коня своему спутнику, он будет ждать меня в лесу.

— Значит, возьмешь с собой кого-то? Кого же?

— Кого прикажешь.

После некоторого раздумья князь Степанос ответил:

— Хорошо бы Агаси.

— И мне так кажется.

— А ответ куда доставишь?

— Туда, где ты будешь.

— Итак, немедля отправляйтесь.

Сообразительный, ловкий Джумшуд взял письмо, поклонился и ушел. Слуги ни в чем не проявляют столько смелости и ловкости, как в любовных интригах своих хозяев.

После того как он ушел, в палатку князя Степаноса явился Бали, сын мелика Парсадана.

— Ну, чем все кончилось? — спросил у него Шаумян.

— Как и решил князь Торос: мелик Франгюл будет сражаться отдельно, он со своими людьми совершит нападение на персов с другой стороны. Но зря ты возмущался, Степан. Князь Торос — опытный воин. Что же делать, если он добр и великодушен и прощает того, кто унижается и сам приходит с повинной? Честность не позволяет ему думать, что возможен такой низкий и подлый обман.

— Эго уже не доброта, а обыкновенная наивность. Она непростительна военачальнику, отвечающему за жизнь стольких людей. Во время войны доброта не стоит и гроша. Я лучше знаю своего дядю, он, правда, храбр, великодушен, хороший полководец, но человек он слабый.

— Если бы ты не ушел и своими глазами видел, как слезно просил мелик Франгюл, как он изливал перед нами горести своего сердца, думаю, ты бы сам смягчился.

— Никогда. Слезы таких людей — как слезы блудниц. Они всегда самым бесстыдным образом изменяют своим возлюбленным, но как только их поймают на месте преступления, сразу пускаются в слезы, раскаиваются и клянутся в верности. А едва добившись своего, забывают все клятвы…

— Нельзя быть таким подозрительным.

— Дай бог, чтобы я ошибался, но я уверен, что мои подозрения не лишены основания.

Спор молодых военачальников прервал барабанный бой.

— Что такое? — спросил князь Шаумян.

— Это сигнал выступать, — ответил Бали. — Торос приказал выступать ночью, чтобы к утру добраться до места сражения. Прощай, пойду готовить своих людей.

И Бали ушел.

Князь Шаумян тоже вышел из своей палатки, дал приказ бить в барабаны и известить всех о начале похода.

XXXII

Если сегодняшний путешественник захочет спуститься с плоскогорья Кармирванк (Ерицакаванк) к западной стороне ущелья и не побоится скатиться с отвесных скал в открывающуюся перед ним бездну, а, прижимаясь грудью к ужасным скалам, хватаясь за дикорастущие кусты и деревца, будет медленно спускаться вниз, он найдет в сердце утеса узкий естественный грот, окруженный густыми деревьями. Вход в пещеру ныне закрыт грубой деревянной дверью, за нею находится позабытая могила, куда даже паломники очень редко приходят.

И если спросить у жителей селения Арцваник, что это за могила и отчего грот стал местом паломничества, они вам ответят: в этой пещере жил давно отшельник. Когда он скончался, его похоронили там же в келье. То был святой человек, поэтому народ чтит его.

Во время восстания Давида Бека отшельник был еще жив и обитал в пещере. Там не было окошка: над дверью имелось квадратное отверстие, через которое проникал свет. Прибежище, созданное природой для зверей, послужило кельей пустыннику, чей внешний вид внушал такой же ужас, как вид любого одичавшего человека.

Уже рассветало, а он все еще спал. Нехитрая постель состояла из мягких высушенных трав, на которую он ложился, подкладывая вместо подушки под голову руку, а одеялом служила огромная тигровая шкура. Каждое утро в это время он просыпался и принимался молиться, сегодня же все еще был погружен в сон. Ночью он поздно вернулся. Где он бродил — неизвестно.

Рано утром его сон нарушили: кто-то подошел к двери и стал сильно стучать. Отшельник не мешкая открыл. Пришелец сообщил, что хан зовет его.

— Меня? В такую рань?.. Что за дело у него ко мне?

— Не знаю.

— Ладно, иди, я скоро приду.

Слуга удалился. Отшельник стал одеваться. Его одежда состояла из жесткой белой холщовой рубашки спускавшейся до голых колен. На шее и на руках висели четки с черными бусами. С плеча свисала пастушья котомка. Незатейливую одежду дополняла тигровая шкура, накинутая на плечи.

Читатель сразу вспомнит, что эта странная личность ему знакома, он когда-то встречался с ней. Да, память не изменяет ему. Однажды мы видели отшельника в шатре имама племени чалаби, он говорил о сверхъестественных науках в готовил маджуны для омоложения имама. Примерно в то же время мы встретились с ним в шатре Фатали, где он применял лекарственные снадобья для лечения хана. То был наш старый знакомый дервиш. С тех пор прошли годы, дервиш постарел, в его черных волосах, обычно немытых и нечесаных, появились седые кудри, темно-кофейного цвета лицо побледнело, покрылось морщинами.

После смерти имама хан не позволил дервишу вернуться на родину, держал при себе и часто с удовольствием слушал его истории о том, что писали и о чем размышляли мудрые люди. Иногда он выполнял добрые советы дервиша. Когда Фатали разрушил Кармирванк и построил на