своими словами можно сказать так: Великий Барбос – это великий злодей, но он же и самое большое великодушие.

Вот так; он к людям бывает несправедливо жесток, Барбос, он терзает их, уничтожает их, злой гений, он развлекается такими играми, как самоуничтожение целых народов, и кровавыми войнами между ними, но все это – до последнего их дыхания. При последнем же дыхании он людей неожиданно спасает, таким образом, что люди даже не переживают чувства благодарности к нему, Великому, и не ощущают ошибочности своего дальнейшего существования.

Одним словом – бука, да и только, только не для детей бука, а для взрослых, для человечества, для истории, для всего Существования. Ну, конечно, и для детей тоже, поэтому взрослому, повидавшему виды человеку говорить о нем вслух, да еще с серьезным выражением лица, стыдно и неловко.

Но что поделаешь – мало ли Корнилов пережил на своем веку всяческих неловкостей? Мало ли подобрал, не погнушавшись, чужих осколков и клочков жизни, чужих понятий?

Кроме того, думал он, у него имеются смягчающие обстоятельства: голова-то пробита в драке, дырявая голова, а в дырявой мало ли что могло появиться? В дырявую туда и обратно вход и выход беспрепятственный, и вот, ровным счетом ничего не подозревая, он лежал на печи и от нечего делать вглядывался в деревянную кадушку, которая стояла в сумрачном углу избы, там, где должны были находиться, но не находились, иконы. Кадушка была наполнена землей для большого цветка, но без цветка, и вот оттуда-то, из сумрака, и явился Великий Барбос.

Впрочем, позже Корнилов вглядывался и в другие углы – и Барбос являлся из других и под страшной клятвой, о которой даже самому себе словом нельзя было обмолвиться, сообщал ему, что он – бесконечный злодей и азартный игрок в человеческие судьбы – в конце-то концов, при последнем дыхании своих жертв, становится единственным их спасителем.

Вот так: наступает момент – и азарт спасения у Великого Барбоса становится для него таким же необходимым, как азарт истребления.

В самом деле, сколько, поди-ка, раз тот Шар, который со временем стал Земным, мог взорваться изнутри – не взорвался?

Сколько затем раз он мог столкнуться с другими Небесными Телами – не столкнулся?

Сколько раз он мог окончательно обледенеть, мог быть затоплен растаявшими льдами – не обледенел и не был затоплен?

Кто помог, отвел беду?

«Вот и с тобой так же поступлю, Корнилов, если, конечно, ты не проболтаешься!» – обещал Великий Барбос.

Ну как было не поверить? Сил не было не поверить! Ведь Корнилов-то действительно выздоравливал, заживлялся. Веревочники не хотели позвать к нему доктора, чтобы избежать лишних свидетелей побоища, – а он выздоровел. Веревочники замышляли его из тех же соображений прикончить, утопить в Реке, и не сделали этого потому, что понадеялись на него: сам помрет! – а он выздоровел, ушел от смерти для самой-то смерти совершенно незаметно. Уйдет и от домзака, то есть от углового окошечка на втором этаже бывшего женского монастыря, Великий Барбос поможет. Куда ему деваться, Барбосу? Некуда, надо спасать, такая у него планида, такое самолюбие: не может же он уступить какому-то там следователю, недоучке и вечному студенту? Не может, нет, ему нужно поддерживать престиж!

Это Корнилов готов был со студентом, с рыжим малым, песню спеть, посидеть-поговорить, подумать-передумать, а Великому – к чему? Если он – Великий?

Это Корнилов студента боится – закатает ведь, закатает в бывший монастырь, да еще и ладно бы, когда так, когда на том бы и кончилось, но что-то подозревалось Корнилову: дело начнется, – оно на этом не кончится, Аульский домзак – это предвариловка, не более того, есть еще и Соловки, Архангельская и прочие губернии, по-нынешнему – области.

И первое, что пришло Корнилову в голову, – накляузничать на УУР Великому Барбосу... Тот хоть и Великий, а ведь не дойдет своим умом, не разберется как следует, значит, нужны со стороны Корнилова разъяснения и консультации. Научные консультации, с историческим введением, со всем тем, что называется «происхождением вопроса».

Происхождение же было вот каким, консультировал Корнилов Великого Барбоса, – отношение следователя к нему, к Корнилову, не может быть объективным, оно может быть только предвзятым.

Почему?

Так уж сложилась русская история.

Так она сложилась, что в России интеллигенция во многих поколениях ходила в народ – воспитывать его, открывать ему глаза, в конечном счете – поднимать на борьбу за справедливость. Ну вот, а темный мужик просветителей, народников этих, поколачивал, передавал из рук в руки приставам и урядникам, но интеллигенты все ходили, все ходили, все уговаривали и просвещали, безропотно принося себя в жертву народу.

В конце концов сложилось так, что жертва стала привычным делом для тех, кто ее принимал, жертва ведь прежде всего воспитывает палачей и всех тех, кто ее принимает. Урядника убили – событие, газеты пишут, сыскное отделение по этому поводу трудится, а убили какого-то там интеллигента, ну и что? Кто будет по этому поводу тревожиться? Да он сам этого хотел, интеллигент, сам на это шел, кто же, кроме него самого, виноват-то?

Вот и в данном конкретном случае,— объяснял Великому Барбосу Корнилов,— в данном конкретном Уполномоченный Уголовного Розыска запросто принимал в жертву приват-доцента. Это же так просто – принять, гораздо проще, чем решить – нужно принимать или не нужно? Принять, и все. И точка!

Больше того – выходило, будто вовсе не Уполномоченный перед Корниловым, а Корнилов виноват перед ним. Ну еще бы: заставляет человека в поте лица вести следствие, вместо того чтобы целиком признать свою вину – ту, которая может быть, и ту, которой нет и не может быть! И то сказать, ведь это его, Корнилова, деды и бабки ходили в народ, это его отец был адвокатом по крестьянским делам, и сколько, поди-ка, крестьян считали себя обиженными своим адвокатом – великое множество! А вечный студент хоть и учился на юридическом, но адвокатом не стал и потому обид землякам не нанес.

— Другой вины – нет? – поинтересовался Великий Барбос, выслушав Корнилова. – Другой – не чувствуете?

— Чувствую... – пришлось признаться Корнилову. – Ну вот, например, я почти что лично поссорился с кайзером Вильгельмом Вторым и пошел добровольно с ним воевать, а солдатики? Которых я вел за собой? Они-то добровольцами не были, отнюдь!

— И дальше в том же духе... – не то спросил, не то сам подсказал ответ Великий Барбос.

— И дальше в том же духе! – быстренько подтвердил Корнилов.

— Мы – подумаем! – очень серьезно вздохнул Великий. – Мы подумаем,