на безопасное расстояние. Когда костер разгорался, мины взрывались, в разные стороны летели осколки. Как-то раз разожгли костер, сами устроились в канаве и ждем взрыва. Вдруг видим, идет женщина прямо по направлению к нашему костру. К счастью, мы успели ее предупредить о грозившей опасности. Некоторые мины мы разбирали, извлекали оттуда медные детали. Медь сдавали на пункты приема металлолома. Один взрыв я и мой друг Толя Назаров, устроили в конце нашей Советской улицы (ныне ул. Восстановления) в разрушенном немецком доме. Среди развалин дома мы нашли капсулу от снаряда, обсыпали дорожку порохом (порох имелся у нас в кармане) и подожгли порох. Когда огонь достиг капсулы, прогремел взрыв. В ближайших домах разбились стекла. Чтобы не быть замеченными, мы по задворкам своей улицы прошли в Новую деревню (так красноселы называли часть нынешнего Кингисеппского шоссе), прошли до проспекта Ленина, а оттуда вышли на свою улицу Советскую как ни в чем не бывало. Мы опасались конюха, в доме которого тоже разбились стекла. Конюх работал в прокуратуре, возил на лошади прокурора на работу. Машин в Красном Селе в то время не было. Мы боялись, что конюх сообщит прокурору о нашем хулиганстве, и у наших родителей могут быть неприятности. Но этого не произошло. Помимо наших ребячьих шалостей, у взрослых было много и других забот. Не сразу после победы Советского Союза над Германией стерлись следы и затихли отголоски войны. Не сразу были восстановлены разрушения и налажено снабжение населения продовольствием. Была введена карточная система. Жилось бедно и голодно. Отец мой погиб на фронте. Дядя, Валерий Алексеевич, служил на корабле, на Дальнем Востоке. При демобилизации из армии ему выдали деньги за все время службы. Вернувшись домой, он поделился деньгами с моей мамой. Мы купили козу. У нас появилось молоко. Нашей семье жить стало легче. Но период жизни, когда казалось, что голоду не будет конца, остался в моей памяти навсегда»[180].

Хочется отметить, что опасные развлечения мальчишек с боеприпасами – очень распространенный сюжет ранних послевоенных воспоминаний. Об этом вспоминал и бард Юрий Кукин, мальчишкой вернувшийся в Пушкин после его освобождения.

В нашем распоряжении также оказались воспоминания жителя Дудергофа Михаила Николаевича Потапова. Он с семьей после трагического зимнего перехода из Дудергофа оказался у родственников на Псковщине, где и был освобожден Красной армией. Очень ценно, что в воспоминаниях упомянуты 1944–1945 гг., т. е. период после освобождения, но еще до завершения Великой Отечественной:

«Уже к маю 1944 года мать получила пропуск на проезд в Ленинград. Собрав свой нехитрый скарб, мы в середине мая выехали домой. Таких, как мы, возвращающихся из оккупации, было несколько теплушек в нашем составе.

В начале июня 1944 года мы вернулись в Дудергоф. Наш дом на Республиканской улице был разрушен. В него попала бомба, и жить в нем было нельзя. Мы поселились в дедушкином доме в деревне Горской, там жили наши родственники. Жителей в Дудергофе осталось очень мало. В Горской квартировали трофейщики – люди, которые должны были заниматься сбором боеприпасов и оружия, оставшихся после боев. Мать заработала 2 ящика картошки и в середине июня посадила ее. В здании бывшей раковой больницы, а в 30–40-х годах – финской школы, находился костно-туберкулезный санаторий. Мать устроилась туда на работу санитаркой. В основном дома в Дудергофе были разрушены и сожжены. Везде можно было найти как поврежденные, так и целые винтовки, автоматы, гранаты. Кучами лежали минометные мины, снаряды, даже крупного калибра. У нас во дворе стояла фура, полностью заполненная ящиками с винтовочными и автоматными патронами.

К концу 1944 года стали возвращаться жители в Дудергоф, кто из оккупации, кто из эвакуации. Дома стали заселяться, ремонтироваться, строились новые. В 1944 году отец несколько раз заезжал к нам, будучи, командированным в Ленинград. У осени в Горской появилось около 5 ребятишек моего возраста, и у нас образовалась дружная компания огольцов. Почти все время мы проводили на улице. Мы лазали по пустующим и разрушенным домам, играли там в прятки; бегали, собирали оружие (винтовки, автоматы, патроны), играли в войну. Патроны разряжали, порох из них жгли.

Зимой 1944/45 годов я в основном сидел дома, т. к. теплой одежды у меня не было, с наступлением тепла мы опять все время проводили на улице с ребятами. Однажды, в начале июня, мы решили раздобыть много пороха, для этого нашли подходящий снаряд и стали его разряжать. В результате снаряд взорвался. Моего друга Леньку Капчикова убило на месте, Левку Обширнова очень сильно ранило, его не успели довезти до больницы, Валерку ранило осколком в бок, Толику Рыбакову только поцарапало кожу, а мне отсекло осколком пятку. Я 2 месяца пролежал в больнице и в сентябре не смог пойти в школу в 1 класс.

Летом 1945 года стали возвращаться жители, угнанные немцами. Пока я лежал в больнице, вернулись из Латвии дедушка и бабушка с внуком Виктором. В конце 1945 года демобилизовался отец. В школу я пошел только в 1946 году.

Летом я с родителями, а потом и самостоятельно, ходил в лагеря за грибами. Там, на стрельбище, за время войны подрос молодняк: осинник, березняк – в нем росло много грибов. Деревца были небольшие, и мы не могли там заблудиться, т. к. отовсюду была видна Воронья гора. В кустах попадались черепа, кости погибших. Мы не знали, чьи это кости, но считали, что немцев, мы знали, что русских всех захоронили. Однажды мы с ребятами пошли за грибами на Николаевское болото, и там я набрел на скелет. Скелет был совершенно целый, лежал на спине между двух кустов. На нем лежала ветка. Я хотел было обойти его со стороны куста, но потом подумал, ведь он же не живой и не схватит меня, если я через него перешагну. Было жутко, но я стал через него перешагивать, и вдруг, что-то больно ударило меня снизу по ногам. В голове – одна только мысль: „Меня схватил скелет!“. С воплем я бросился бежать. Ребята меня догнали и стали спрашивать, что случилось и почему я так ору. Я сказал, что меня схватил скелет. Мой двоюродный 15-летний брат стал меня успокаивать, просил меня показать, где я нашел скелет. Сначала я не соглашался, но они меня уговорили, тем более что корзинка с грибами осталась около скелета, я ее бросил, когда убегал. Когда мы приблизились к скелету, он лежал абсолютно так же как и до этого, только ветка, которая лежала на нем, была сломана…»[181].

За этими бесхитростными строками