Викарий перебрал протоколы: дело Путцера, Фогельбаум, Фридман… Всё они отправились в камин. Взяв кочергу, Фёрнер закопал документы в угли, чтобы они быстрее прогорели. Какое-то время он наблюдал, как исписанная убористым почерком бумага чернеет и сворачивается, словно в агонии, как над ней взлетают снопы искр и исчезают в дымоходе.

Потом Фёрнер пригласил в кабинет сержанта Вебера и проговорил:

— Извольте взять живым или мёртвым Готфрида Айзанханга, проживающего по улице Геллерштрассе, дом шестнадцать. Он обвиняется в ереси и сговоре с тёмными силами. Ордер выдаст герр Шталь.

— Слушаюсь!

— Также соберите, пожалуйста, тех солдат, кто больше всего боится и ненавидит колдовство… И пригласите Байера.

Когда с делами было покончено, а ландскнехты отправились выполнять свои поручения, викарий вернулся к окну и стал наблюдать за медленным танцем снежинок на тёмной глади реки. Эти маленькие белые бабочки, знаменующие приход зимы, пока радуют глаз. Сколько лет каждую зиму они вот так падают с небес, а всё равно каждый раз как впервые. Смотришь на них и вспоминаешь, как когда-то мальчишкой ещё бегал по первому снегу, как топтал белоснежное покрывало зимы, как пытался лепить первые, мокрые и холодные снежки.

А теперь уже не побегаешь. Теперь вот стоишь перед окном и думаешь, что надо бы пораньше уйти, а не то, чего доброго, поднимется ветер или совсем похолодает, и кости будут ныть так, что взвоешь подобно волку.

— Герр Шталь, — обратился Фёрнер к секретарю. — Я сейчас собираюсь домой, что-то расхворался…

— Идите, идите, ваше преосвященство! — затараторил писарь. — И дай Бог вам здоровья.

— Хорошо, хорошо, — кивнул викарий. — Закроешь за собой кабинет и отдашь ключи начальнику стражи.

— Всё как полагается, не извольте беспокоиться.

Фёрнер закрыл шкаф на ключ. Оставшиеся улики можно сжечь и завтра, никакой срочной надобности в этом нет. Можно было бы, конечно, поручить это дело герру Шталю, но кто знает, не соблазнится ли он возможностью передать их в чужие руки за крупное вознаграждение? Попадать под суд викарий не хотел. Если обвинят в казнях ради собственной наживы, то это ещё ничего. Можно попробовать откупиться, поднять старые связи, отсидеть срок в тюрьме… Хотя какая уж тюрьма в шестьдесят лет? Но если откроется, что он был в сговоре с колдунами, с целым ковеном богоотступников, язычников и еретиков, то его ожидает только костёр. Хотя, с другой стороны, кто знает, как поведут себя судьи, ведь теперь народу пытаются доказать, что колдовства не существует совсем. Тогда снова обвинение в убийствах, а от этого не легче…

На столе лежал свёрток — посылка от кого-то, которую принесли недавно. Надо будет взять её домой и там посмотреть, что же там такое. Надев верхнюю одежду, он вышел, попрощался со стражей и пошёл домой, надеясь, что лёгкая прогулка немного развеселит его. Хотя сейчас больше всего хотелось выпить чего-нибудь горячего и уснуть.

С неба, вместе с холодной водяной пылью, на мокрые мостовые и крыши домов сыпались звёзды. Интересно, сколько их ещё осталось на небе, раз уж конец света близок? Успеют ли упасть все, или ещё останутся? Викарий поднял голову, чтобы поглядеть. Все знакомые ещё по школьным временам созвездия были на месте, а вот луна совсем истаяла. Правильно, новолуние. Как и предрекала Мать, сегодня всё должно завершиться. Айзанханг, Эрика… А может из-за убыли луны он так расхворался? Надо будет спросить завтра доктора, есть ли в этом связь.

Он неспешно вернулся домой. Положил принесённый с собой свёрток на стол, закрыл входную дверь и зажёг свечу. Её ровный свет осветил богато убранное помещение. Бесчисленные блики заплясали на дорогих рамках портретов, на золотых ножках подсвечников, на серебряной посуде, стоявшей в трапезной зале.

Слуги, конечно, спят. Не ожидали, что он вернётся так рано. Что ж, придётся их разбудить.

— Мария, Анна, — крикнул он без каких-либо интонаций в голосе.

Тут же послышался топот на лестнице и две служанки, опухшие ото сна и напуганные предстали перед викарием, теребя в руках подолы мятых платьев.

— Приготовьте ужин и растопите камин в моей комнате, — приказал он спокойно. — А потом можете идти.

Служанки часто закивали и разбежались исполнять. А Фёрнер взял свёрток с посылкой и поднялся к себе.

Анна разводила огонь в очаге, то и дело испуганно на него поглядывая, а постель была измята, будто на ней происходила битва. Слава Богу, что без кровопролития. Наверное служанки спали на ней, самой мягкой в доме. А застелить не успели, когда хозяин вернулся раньше времени. Викарий вздохнул и погрозил Анне пальцем, указывая на постель — надо будет сделать выговор им обоим. Но это завтра, а сейчас так хочется спать… Хотя нет, было ещё кое-что.

Он взял посылку. Упакована в бумагу, запечатана воском. Но печати с гербом нет. На вес как книга. Да и на ощупь тоже. Кто-то решил преподнести ему скромный подарок? Знал, что его, Фридриха Фёрнера прельщают философские и религиозные трактаты, пусть даже и написанные еретиками. Ничего страшного — вон их целая полка в библиотеке. Кто крепок верой, того не проймёшь дьявольскими книгами. Но почитать, узнать мнение других всегда было интересно.

Он сорвал печать и развернул бумагу. Внутри лежала истрепавшаяся и повидавшая виды книга. На обложке было написано «В. И. Эбенхольц».

Фёрнер не спешил открывать дневник убитого друга. Кому он мог попасть в руки? Если это солдаты, то зачем такая секретность? Почему не передать лично? А если ковен? Если ковен, то совершенно непонятно, зачем вообще её возвращать. Во внезапные благодеяния Фридрих не верил. Итак, если книга попала в руки к колдуньям, то это их огромное преимущество. Они могут преподнести её кайзеру в качестве доказательств против него, Фридриха Фёрнера. Или обменять на свободу своих собратьев. Но зачем просто дарить? Может быть её послал Готфрид Айзанханг? Он, конечно, беглец и дезертир, но он достаточно честен, прям и почтителен. Вполне вероятно, что он послал дневник, потому что не мог иначе. А сам сейчас собирается бежать прочь из города.

Викарий взял с ночного стола нож для писем и аккуратно попытался поддеть одну из мятых и уже не раз перечитанных страниц им. Так и есть, они слиплись, словно склеены. Захочешь их разъединить — смочишь палец слюной. А затем ещё и ещё, пока не умрёшь от отравления. Но кто бы мог измыслить столь коварное убийство? Нет, это не Айзанханг — тот слишком прям и честен, он бы скорее предпочёл дуэль.

Тогда кто же её послал… Хотя, в сущности, какая разница? Фёрнер хмыкнул, поднялся с постели и бросил книгу в огонь. Яда слишком мало, чтобы его испарения могли хоть сколько-нибудь ему навредить.

Затем он помолился и лёг спать. Служанки заходили к нему, чтобы сообщить, что ужин готов, но не рискнули будить смертельно уставшего викария.

У ворот Труденхауса мёрзли два стража. Готфрид прошёл мимо них не удостоив даже словом. Те то ли не знали, что его разыскивают, то ли просто не заметили лица. Идёт человек и идёт, кому какая разница? Разве кто пойдёт в Труденхаус по собственной воле, кроме инквизиторов и палачей?