Проезжающие мимо люди оборачиваются, пешеход – это подозрительно. Нужна машина. Без машины ты прикован к месту, беззащитен. И куда теперь деваться? Неужели я действительно здесь, действительно совершил все эти дикие поступки? Неужели и вправду попал в такое дикое положение? Джим подбирает ржавый колпак от автомобильного колеса, запускает им в витрину «Джека-ин-де-бокс». Красиво летел; к сожалению, витрина не раскололась, а только треснула. Но это – все равно что разворошить осиное гнездо; на улицу вываливается толпа продавцов и покупателей, заметив Джима, они бросаются его ловить. Джим ныряет в ближайший проход между многоквартирными домами, начинает петлять в путанице дворов и закоулков. Спотыкается о велосипед, поднимает его – с твердым намерением украсть: какое ни есть, а все же транспортное средство – и тут же бросает, встретив укоризненный взгляд приклеенного к рулю Микки-Мауса.

И вдруг – чудо. В том же самом Редхилле, чуть южнее, его догоняет автобус. Невероятно! Джим машет рукой, платит, садится. Кроме него и какой-то пожилой женщины, в салоне ни души.

Автобус идет до Фэшен-айленда, и всю дорогу Джим пытается – совершенно безуспешно – отрегулировать свое дыхание. И все больше и больше злится на самого себя. «Ну и что же, – думает он, – значит, выйду я сейчас на улицу и сотворю какую-нибудь очередную глупость, так, что ли? По какому случаю разозлюсь еще сильнее и сделаю еще большую глупость!» Покинув автобус, он направляется в Фэшен-айленд, к японскому саду, состоящему из пластиковых бонсаев и самых настоящих – а к тому же и красивых – камней. Камней размером с бейсбольный мяч. Разодрав несколько пластиковых деревьев в клочья, Джим берет по булыжнику в руки и прямым ходом двигается к «Буллоку» и «Машину». За огромными витринами – комнаты, в которых сотня бедняков могла бы прожить пять сотен лет. А там – хромированные вешалки с рядами радужно расцвеченной одежды. Джим уже нацелился, чтобы швырнуть оба камня одновременно, но тут сзади раздается удивленный вскрик, кто-то хватает его поперек корпуса и поднимает в воздух.

Джим отбивается, как бешеный, как берсерк, он пытается ударить невидимого противника камнями – камни стукаются друг о друга и падают; он пинается, извивается, брызгает слюной…

– Джим, Джим, успокойся. Отдохни. Это – Таши.

75

Джим расслабляется. Более того, когда Таши ставит Джима на пол и отпускает, тот чуть не падает. Оправившись от секундного обморока, он подбирает один из своих метательных снарядов и намеревается швырнуть его в витрину, но Таши решительно прекращает это безобразие, берет оба булыжника и закидывает их в изуродованный садик.

– Господи, Джим! Что это с тобой?

Джим садится на пол, его колотит. С дыханием совсем плохо – после каждого вдоха и выдоха все тело пронизывает острая боль.

– Я… я… – Он пытается сказать присевшему на корточки Ташу нечто важное, но не может.

Таш кладет руку ему на плечо:

– Успокойся. Теперь все хорошо.

– Нет, не хорошо, не хорошо! – Он опять близок к истерике. – Не хорошо!

– Ладно, будет тебе. Успокойся. У тебя что, неприятности?

Джим кивает.

– Пошли тогда ко мне, чтобы ты не маячил тут, у всех на глазах. Пошли. – Таш помогает ему встать.

Вверх по ярко освещенному тротуару круто поднимающейся улицы; и слева, и справа – темнота, Ньюпорт-Хейтс давно уснул.

Навстречу едет полицейская машина; завидев ее, Джим съеживается от страха.

– Да какого хрена там с тобой стряслось? – качает головой Таш.

На его верхотуре темно и тихо; немного придя в себя, Джим начинает говорить. Заикаясь и запинаясь, он описывает свои приключения, точнее – последнюю, самую малую их часть.

– У тебя все дыхание сбилось, – замечает Таш. – Закапай эту штуку.

Он протягивает Джиму пипетку «Калифорнийского зноя» и начинает думать.

– Ну ладно, – решает он наконец. – Я и так, и так собирался устроить прощальную прогулку. А тебе, похоже, стоит на какое-то время убраться из этого города. Чего вскакиваешь, садись! Садись, говорю! Так вот, я прихвачу второй спальник и соберу для тебя рюкзак. Мало еды, но мы прикупим утром, в Лоун-Пайне. А ты сиди тихо.

Джим сидит. Да он, пожалуй, ни на что большее сейчас и не способен.

Через час рюкзаки собраны. Один из них Таши надевает на Джима; прихватывает другой, после чего они спускаются, садятся в крохотную машину Таша и въезжают на трассу.

Скрючившись на пассажирском сиденье, Джим смотрит на потоки красного-белого, красного-белого. Аутопия во всей своей красе. Узел, в который скрутило его желудок, начинает медленно, миллиметр за миллиметром, расслабляться. Дыхание делается ровнее. Где-то после Лос-Анджелеса он судорожно вздрагивает:

– Господи, Таш, я же ночью такого натворил – не поверишь.

– Да уж точно.

Джим начинает рассказывать.

– Но почему? – раз за разом восклицает Таши. – Почему?

И раз за разом Джим отвечает:

– Не знаю! Я и сам не знаю!

Высокогорная пустыня к северо-востоку от Лос-Анджелеса, машина едет по темной, безлюдной дороге, и только здесь Джим заканчивает свое повествование. И тут же забывается беспокойным, с дрожью и метаниями, сном.

76

(А тем временем в море вышла маленькая лодка; слегка покачиваясь на волнах, она бесшумно приближается к обрыву мыса Риф-Пойнт. Когда лодка подходит к цепочке рифов, берег оживает; все вокруг заливает слепящий свет прожекторов, искрами вспыхивает черная вода. И тут же раздается гулкий, раскатистый удар.

Не более чем предупредительный выстрел. Но двое, сидевшие в лодке, беспрекословно подчиняются гремящему из динамика голосу; они встают, закладывают руки за голову. В их глазах – полный ужас, сейчас они похожи на изображенных Гойей повстанцев, которых расстреливают солдаты…)

77

Джим открывает глаза; за окнами машины Алабама-Хиллз[50], дорога петляет по Оуэнс-вэлли. В этот предрассветный час старейшие в Северной Америке скалы выглядят странно и тревожно, огромные округлые валуны диким, невероятным образом взгроможденные друг на друга. Чуть дальше в темно-индиговое небо вздымается черная стена, восточные склоны Сьерра-Невады. Таши слушает японскую пентатоническую музыку, прихотливые переборы флейты, сопровождаемые звяканьем какого-то восточного струнного инструмента; он не спит, но весь ушел в какой-то свой, далекий, внутренний мир.

За окном появляется придорожный поселок Индепенденс, чудом сохранившийся осколок прошлого века; здесь Таши выходит из машины.

– Нам нужна еда.

Они останавливаются у круглосуточного магазинчика, покупают хлеб, сыр, шоколад. Таши идет в самую настоящую телефонную будку, прикрывает за собой дверь, куда-то звонит. Музей, да и только. Покинув будку, он задумчиво кивает, чему-то улыбается.