Ему самому впрыснули два кубика под кожу, и обратный путь в бригаду как-то смазался, стерся, лег рядом с полузабытыми снами.

А, когда он вернулся, бригада уже ушла в бой. И все, что ему осталось – это считать дымы сгорающих танков и бессильно сжимать кулаки: пройти сейчас туда, к своим дерущимся солдатам, он не мог: батареи майора Зацепина двумя плотными залпами забрызгали ипритом всю низину…

Потом ему доложили, что бригада погибла вся, до последнего человека.

Только к полуночи он узнал, что это неправда. Тридцать два бойца были невредимы и еще одиннадцать имели ранения. Но он успел пережить смерть их всех…

Вообще потери экспедиционного корпуса в этих боях были колоссальны. Еще не подобрали всех убитых, а счет уже перевалил за пятнадцать тысяч. Раненых было много больше.

Настроение в лагере было угнетенное, и не столько потерями, сколько тем, что противник вырвался из расставленной ловушки и ушел – и еще тем, конечно, что сверхоружие, о котором так много шептались у костров, было применено – а противник все равно вырвался и ушел, и ищи его…

И только очень немногие, и Забелин в том числе, понимали, что рана противнику нанесена смертельная, что теперь – все. Главное – горючее, а его у спецназа больше не было. И негде было пополнить запас патронов и снарядов…

Ну, сколько они еще пройдут? Он стал вспоминать свое армейское детство. Если с подвесными баками – километров триста… Были на них подвешены баки? И остались ли целы? Вряд ли кто ответит… Не уцелел никто из тех, кто ответить мог бы.

– Мистер Забелин! – вдруг услышал он и оглянулся. Между кострами, обегая сидящих и даже перепрыгивая через кого-то, к нему мчался Джим Мэсси, бывший солдат вьетнамской войны, бывший бухгалтер в какой-то маленькой фирме в городе Топика, штат Канзас, бывший рэйнджер в заповеднике Йеллоустоун… Оттуда он и попал в Транквилиум. Не принято было выяснять – почему… – Мистер Забелин, мы все здесь!

Как фейерверк – мы!!! – все!!! Петр Сергеевич страшными глазами смотрел на него, боясь поверить.

– Джим, – сказал он, наконец. – Веди.

Они в основном лежали – оставшиеся в живых. На первый взгляд, их было даже много – но они просто сгрудились у одного костра…

– Ребята, – голос вдруг пропал. – Ребята – вы… Мне сказали… что всех! Понимаете – всех!

– А так оно примерно и получилось, – сказал, не вставая, Саша Брыль, заблудившийся когда-то амурский рыбак. – И не столько спецназ нащелкал, сколько потом наша же артиллерия накрыла. Гриня со своими рванул было за колонной вдогон – и все, ни одного не осталось…

– Как я мог так не успеть… – Забелин опустился на корточки. – Мне бы на полчаса раньше вернуться…

(Он еще был здесь, переживая радость нечаянного обретения и горе верных утрат, а из штаба уже торопился адъютант с пакетом, в котором лежало предписание: подполковнику Забелину Петру Сергеевичу передать командование бригадой заместителю и немедленно отбыть в распоряжение командующего корпусом адмирала Виггелана. Дата, печать. Подпись адмирала, всегда четкая, на этом документе плывет…)

– Ничего не изменилось, – сказал Глеб, тяжело отпивая тепловатый чай. – Пойми – ничего не изменилось. Я – это я. Ты – ты. Она – она…

– Ты врешь, и не искусно, – сказала Светлана. – Только я тебе все равно верю. Это ты знай, пожалуйста.

– Пусть вру, – согласился Глеб. – Просто я это именно так понимаю.

– Да, – ее начинало нести, следовало сползать со скользкой дорожки, но вот не получалось. – Вполне традиционный мужской подход.

– А я и не стараюсь быть особо оригинальным…

Все старались держаться подальше от них, так деликатно ссорящихся. Лишь Олив, похожая на тихую ночную мохнатую бабочку в своей слишком просторной беличьей куртке, то и дело оказывалась рядом, скользила взглядом по лицам, чуть хмурила брови, вслушиваясь в слова… Она пока ничего не понимает, сказал Глеб сразу же, еще вчера. Но это пройдет, пройдет, это временное оглушение…

Как ни странно, сам он чувствовал себя почти здоровым. Колоссальная трата сил на нем не отразилась – чего не сказать о полковнике, который теперь лежал под стеной на собранных по домам матрацах, накрытый ворохом одеял… Не помогал даже крепчайший чай с ромом и сахаром: Денни поил его с ложечки, сам весь серый и измятый…

Убитых во время устроенного Адлербергом переворота толком не похоронили: так, забросали землей в мелком ровике. Через несколько часов после ухода группы с места ночевки казаки сотни, идущей по следу «бурунцев», ровик обнаружил и землю разбросали. Из девятерых найденных один еще дышал. Пуля, выпущенная ему в затылок с близкого расстояния – волосы сожгло порохом – прошла по касательной, довольно сильно вдавив черепную кость, но не пробив ее. Раненого, крупного и не очень молодого мужчину в мешковатой необношенной – с чужого плеча? – форме отвезли на конных носилках в передвижной госпиталь, где доктор Ангелов, дымя зажатой в зубах сигарой и презрительно и грязно ругаясь, выпилил ему приличный кусок черепа. Когда стекла в тазик скопившаяся под ломаной костью черная кровь, раненый зашевелился и открыл глаза. Доктор провозился еще минут десять, затирая размягченным воском кровоточащую сердцевинку кости и стягивая редкими швами кожу над пульсирующим мозгом. Все это время раненый возбужденно говорил, говорил что-то… но никто не понимал его языка.

Через два дня он как бы повторно пришел в себя, сказал по-русски, что его зовут Андрей Брянко, что он один из последних оставшихся в живых сотрудников тринадцатого отдела КГБ и что ему необходимо как можно быстрее поговорить с кем-то из форбидеров высокого ранга.

Депеша незамедлительно ушла в штаб адмирала. Наутро приехал знакомый доктору Ангелову по Петербургу господин Байбулатов. Не надо было иметь острый глаз и прекрасную память, чтобы заметить: с лицом дела у него обстояли все хуже и хуже…

Городок Вомдейл медленно засасывало в трясину ужаса и стыда. Бездушные и бессловесные, как ожившие покойники, двигались по улицам оккупанты, входили в дома, забирали людей… Еще и во второй вечер нашлись добровольцы умереть взамен взятых по жребию: девять пленных палладийских солдат и старичок гелиографист, всю жизнь проработавший на этой башне. Но на третий день что-то надломилось в людях…

– Настоящее имя Парвиса – Михаил Овидиевич Русевский, подполковник КГБ. Его ближайшее окружение состоит полностью из офицеров его группы. Таким образом…

– Таким образом, мы в глубокой жопе, господин советник, – подвел итог адмирал. – Если все, что он вам наплел, правда – мы в глубокой жопе.

– Я думаю, что он был правдив, – Кирилл Асгатович сцепил пальцы: левая щека зудела невыносимо. – Тем более, что он не знал о перевороте в Мерриленде и о занятии Парвисом поста президента.

– Ну, это еще само нуждается в доказательствах… Получается так: либо мы верим этому Брянко безоговорочно – и тогда Парвиса следует арестовать или убить, либо допускаем вероятность обмана или ошибки с его стороны – и тогда должны встретить президента почтительно и выполнить все условия перемирия. Или нет?