— Да, — вяло отозвался тот и покивал головой. Взгляд его был все тот же, невидящий, отрешенный.

Шрадер мог поклясться, что видит точки, что пляшут у Фрайтага перед глазами.

— Дай я на тебя гляну, — сказал он.

Фрайтаг кивнул.

Шрадер осторожно убрал пустой рукав шинели и стащил правую ее половину с плеча Фрайтага. На кителе кровь запеклась коркой, плохо отличимой от корки пота и грязи. Какие-то пятна. Шрадер расстегнул на Фрайтаге гимнастерку и слегка оттянул в сторону воротник, чтобы стало видно плечо. Фрайтаг поморщился. Однако усталость и изнеможение притупили боль, и он не стал жаловаться вслух, а продолжал тупо смотреть на деревья, окружавшие их прогалину. Ему казалось, что он способен стерпеть все, что угодно, лишь бы только не идти дальше.

Под гимнастеркой была нижняя рубашка, вернее, сразу несколько — потных, грязных, перемазанных кровью. Пятна пота были еще влажные и дурно пахли. Шрадер представлял себе, что с ним такое — под тонкой тканью пальцы его нащупали выпирающие кости. Когда же он попробовал оттянуть воротник чуть больше, Фрайтаг задрожал, хотя, подобно раненой лошади или псу, не издал ни звука, а лишь широко раскрыл глаза.

— Я сейчас немного разрежу на тебе воротник, — сказал Шрадер.

— Только не это, — запротестовал Фрайтаг. — С нижними рубашками мне легче. Если ты их разрежешь, гимнастерка натрет мне шею, и тогда будет еще больнее.

Он произнес слова спокойно и рассудительно, словно к нему на мгновение вернулась способность рассуждать здраво. Шрадер на секунду задумался, хотя уже наполовину вытащил штык из ножен в складках шинели. Фрайтаг посмотрел ему в глаза.

— Ну ладно, давай, потрогай, если хочешь. Оно не так уж и страшно.

Фрайтаг потянулся здоровой рукой, которая по-прежнему была в рукаве, и потрогал пальцами уродливые шишки, чтобы показать Шрадеру, что ему не больно.

Шрадер положил штык на колени и, протянув руку, осторожно ощупал кость под тонкой тканью нижней рубашки. Ключица переломана надвое буквой V над самыми ребрами. Фрайтаг поморщился, раздувая ноздри. Поморщился и Шрадер. Затем опустил руку чуть ниже и провел парню вдоль позвоночника, нащупывая лопатку. Ощущение было такое, будто щупаешь треснутый кафель. Фрайтаг издал сдавленный стон.

— Конечно, больно, — произнес Шрадер. — Еще бы не болеть!

Фрайтаг тихонько выдохнул.

— Какая разница! — возразил он. — Ты лучше проверь мои ребра. Это тебе не помешает.

— Ты, главное, расслабься.

— Хорошо, уговорил. Немного приподними рубашку. Только ничего не трогай и не пытайся отрезать.

Шрадер задрал на парне несколько слоев грязных рубах и взглянул на белую кожу, которая уже давно не видела солнечных лучей. К этому времени тени деревьев уже сделались длиннее, и видно ему было плохо. И хотя было еще довольно светло, но Шрадер целый день смотрел на ослепительно-белый снег, и потому потребовалось несколько секунд, прежде чем его глаза что-то увидели в черно-белой гамме. Под лопаткой у Фрайтага вдоль ребер виднелось темное пятно. Шрадер поморгал, чтобы лучше его рассмотреть. Это был кровоподтек — местами синий, местаами пожелтевший. Он пощупал ребра, не сломаны ли. Фрайтаг уверял, что ребра у него в порядке. Шрадер провел по ним пальцами, но никаких переломов не нащупал.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — ответил Фрайтаг. Он лгал. Просто когда он сидел, то боль почти не чувствовалась. — Давай, если хочешь, шлепни там пару раз. Ха-ха.

Он поморщился, но не от боли, а от того, что был вынужден говорить, издавать какие-то звуки.

Шрадер не знал, что и думать. Он нагнулся ниже и принюхался — вдруг у парня начинается гангрена. Впрочем, какая может быть гангрена при травме грудной клетки, напомнил он себе. И хотя то же самое ему подсказывал здравый смысл, все-таки его терзали сомнения. Никакого запаха его нос не уловил, ничего, кроме пота и морозного воздуха. Он бережно вернул рубашку на место.

Похоже, у парня заражение крови от сломанной лопатки или какой-то внутренней травмы.

— Дай я взгляну еще разок, только на этот раз мне придется немного разрезать рубашку.

— Какая разница, врача с нами ведь все равно нет.

— И все равно, давай я посмотрю. Потом я дам тебе лоскут, чтобы тебе не натирало шею.

— Ладно, уговорил, — вздохнул Фрайтаг.

Они разговаривали друг с другом со странной смесью нежности и взаимной ненависти, усталости, раздражения и страха.

Шрадер, один за другим, надрезал воротники нижних рубашек. Острие штыка было довольно острым, однако делать это осторожно получалось с трудом. Плоская часть лезвия то и дело стукалась о кость, и Фрайтаг негромко охал. В конце концов, терпение Шрадера лопнуло, и он одним рывком оторвал воротник.

— Ну, все, теперь ты, главное, сиди спокойно.

Фрайтаг жадно хватал ртом воздух. Он как можно сильнее зажмурился. По щекам его, словно градины, катились слезы, катились, оставляя после себя новые влажные полосы между старыми, что уже успели просохнуть.

— Черт, ну и ну! Вот это картинка!

Фрайтаг повернул голову в надежде увидеть, что там такое, однако разве собственное плечо толком разглядишь? Продолжая лить слезы, он приподнял подбородок и тупо уставился в чернеющие деревья.

— Ну, как, удовлетворил свое любопытство? — спросил он у Шрадера.

Тот пощупал раздувшееся, красно-фиолетовое плечо. Кожа была натянута поверх раздробленной кости, словно палатка. Здесь явно не обошлось без инфекции, однако как далеко она зашла, сказать было трудно. Шрадер попытался нащупать под кожей гной, вздутия, жидкость, для чего нажал чуть сильнее, а сам тем временем следил за реакцией Фрайтага — вскрикнет тот или нет. Фрайтаг же еще сильнее зажмурился, однако не издал ни звука. Затем снова открыл глаза и сквозь завесу слез вновь уставился в лесную чащу. Дышал он ровно, но сипло.

— Ну, хорошо, смотрю, ты у меня парень твердый. Кажется, я это тебе уже говорил.

— Точно, — согласился Фрайтаг, согласился равнодушным шепотом, по-прежнему тупо глядя в пространство.

Шрадер смотрел на белую кожу грудной клетки, как та то вздымается, то опадает, на белый живот, который тоже то вздымался, то опадал, после чего вернул полы рубашек на место. Затем он потянулся, чтобы помочь Фрайтагу вновь засунуть больную руку в перевязь, застегнуть на нем гимнастерку и шинель, но Фрайтаг попросил на минуту оставить его в покое и не трогать.

Тогда Шрадер взял штык и вытащил полу своей собственной нижней рубашки, отрезал от нее лоскут и положил его Фрайтагу на ногу. Он сказал парню, что у того инфекция, и когда они дойдут до своих, то первым делом покажет его врачу. Все так же тупо глядя перед собой, Фрайтаг кивнул.

Шрадер подумал, что парень таращится в никуда, что этот отрешенный взгляд помогал ему сохранять спокойствие, пока он сам делал ему больно — мял, щупал, давил. Машинально он пробежал пальцами вдоль лезвия штыка, разглядывая, думая про себя свои думы и вместе с тем ни о чем не думая. Затем он засунул штык обратно в ножны и встал, чтобы размяться. Впрочем, стоило ему подняться на ноги, как тотчас дали о себе знать муки голода.