— Хорофо? — спросил он у нее. — Угобно?

Потом протянул руку и осторожно убрал пряди волос, упавшие ей на глаза. Покачиваясь из стороны в сторону, он принялся тихонько напевать ей что-то, словно убаюкивал ребенка.

В четверг, после ленча, Дэлглиш трижды подходил к фургону, но ни разу не застал Паско дома. Звонить и проверять, вернулся ли он, Адаму не хотелось. Он не мог придумать подходящего предлога для визита и полагал, что лучше всего зайти в фургон как бы по пути, во время прогулки, так, будто мысль навестить Паско пришла ему в голову неожиданно. В каком-то смысле, думал он, предлогом могло быть желание выразить Нийлу сочувствие, но Эми Кэмм он знал лишь в лицо, и воспользоваться этим предлогом было бы нечестно и неубедительно. Вскоре после пяти, когда уже начинало смеркаться, он сделал еще одну попытку. На этот раз дверь фургона была распахнута настежь, но Паско не было видно. Пока Дэлглиш стоял там, не зная, что предпринять, над краем обрыва поднялся клуб дыма, за ним — языки огня, и воздух вдруг наполнился едким запахом разгорающегося костра.

Подойдя к краю обрыва, Адам увидел внизу удивительное зрелище. Из больших камней и кусков бетона Паско сложил очаг, разжег хворост и теперь бросал в огонь бумаги, папки, подшивки газет, картонные коробки, бутылки и какое-то тряпье — похоже, одежду. Куча предназначенных для сожжения вещей рядом с костром была прикрыта, словно клеткой, деревянной кроваткой Тимми, чтобы усиливающийся ветер не разметал все это по берегу. Кроватка, вне всякого сомнения, тоже предназначалась огню. Сбоку от костра лежал свернутый в рулон грязный матрас как временный и вряд ли достигающий цели ветролом. Паско, в одних только замызганных шортах, метался у костра словно обезумевший демон, глаза его на почерневшем от копоти лице были белы и огромны, обнаженные руки и грудь блестели от пота. Когда Дэлглиш, скользя по песчаному склону, сбежал вниз и подошел к костру, Паско коротко кивнул в знак того, что его присутствие не осталось незамеченным, и в страшной спешке принялся вытягивать из под кроватки небольшой потертый чемодан. Потом вскочил на бортик очага, отчаянно балансируя и широко расставив ноги, чтобы удержать равновесие. В алых отсветах пламени все его тело блестело так, что на какой-то момент показалось совершенно прозрачным, будто освещенным изнутри, с плеч стекали крупные капли пота — похоже было, что он истекает кровью. Что-то крикнув, он взмахнул чемоданом высоко над огнем и рывком отбросил крышку. Цветным дождем посыпались в огонь детские одежки, языки пламени словно ожили, поднялись выше, запрыгали, ловя яркие вязаные вещички прямо в воздухе, опаляя их и вертя. Каждая вспыхивала на мгновение, словно факел, а потом, почернев, падала в самую середину костра. Паско постоял с минуту, тяжело дыша, затем спрыгнул вниз с криком, в котором звучало то ли отчаяние, то ли восторг. Дэлглиш вполне понимал, даже отчасти разделял этот восторг, рожденный бурным противостоянием ветра, огня и воды. При каждом порыве ветра языки пламени метались с ревом и шипением, и сквозь дрожащее марево жара напряженные жилы сталкивавшихся друг с другом пенных валов казались Дэлглишу кроваво-красными. Паско вытряхнул в огонь содержимое каталожного ящика; черные хлопья сгоревших бумаг взлетали и плясали над огнем, как испуганные птицы, мягко касались лица и оседали на полосу сухой гальки в верхней части берега ядовито-черными пятнами сажи. Глаза щипало от дыма.

— Вы не слишком загрязняете пляж? — крикнул он Нийлу.

Паско повернулся к нему и впервые за все время сказал, пытаясь перекричать рев огня:

— Да какая разница? Мы загрязняем всю нашу проклятую планету.

Дэлглиш, в свою очередь, крикнул:

— Забросайте огонь галькой и оставьте все это до завтра. Ветер сегодня слишком сильный, чтобы костры жечь.

Он не ждал, что Паско обратит внимание на его слова, но, к его удивлению, они, казалось, вернули Нийла на землю. Возбуждение и жажда деятельности вдруг иссякли, и он глухо произнес:

— Думаю, вы правы.

Рядом с кучей мусора валялись лопата и ржавый заступ. Дэлглиш и Паско, взявшись за дело вместе, подгребли поближе песок и гальку и забросали костер этой смесью. Когда, обозленно шипя, угас последний язык пламени, Паско отвернулся и, хрустя по гальке, зашагал вверх по берегу, к гребню обрыва. Дэлглиш пошел за ним. Вопрос, которого он опасался, — «Вы здесь с какой-то целью? Зачем вы хотели меня видеть?»— так и не был задан, и, по всей видимости, даже в голову Паско не пришел.

Войдя в фургон, Паско ногой захлопнул дверь и устало сел у стола. Спросил:

— Пива хотите? А то — чаю? Кофе у меня весь вышел.

— Да нет, спасибо.

Дэлглиш сидел и смотрел, как Паско ощупью пробирается к холодильнику. Вернувшись к столу, он вскрыл жестянку и, закинув голову, стал пить пиво, вливая его в горло почти непрерывной струей. Потом бессильно склонился над столом, не произнося ни слова и по-прежнему сжимая в руке жестянку из-под пива. Оба молчали, и Дэлглишу казалось, что хозяин фургона вряд ли сознает, что Адам все еще здесь. В фургоне было темно. Лицо Паско над разделявшей их узкой — чуть больше полуметра — столешницей маячило едва различимым овалом, на котором неестественно ярко светились белки глаз. Потом он с трудом поднялся на ноги, пробормотав что-то про спички, через несколько секунд послышался шорох, шипение, и его руки протянулись к керосиновой лампе, стоявшей на столе. В ее мерцающем свете лицо его под слоем грязи и копоти выглядело худым и изможденным, глаза помутнели от боли. Ветер сотрясал фургон, не рывками, но мягко и равномерно покачивая, словно невидимая рука — зыбку. Раздвижная дверь купе в дальнем конце фургона была открыта, и Дэлглиш увидел узкую кровать, на ней — сваленную в кучу женскую одежду, а поверх — баночки, тюбики, бутылочки — все вперемешку. Если не считать этого, фургон был чисто прибран, но казался каким-то голым, нежилым, похожим скорее на временное, плохо обустроенное прибежище, чем на постоянное жилье. Однако в нем все еще держался запах молока и мокрых пеленок — несомненный признак присутствия ребенка в доме. Отсутствующий Тимми и его погибшая мать, казалось, заполняли не только мысли двух мужчин, сидевших за столом, но и весь фургон.

В молчании шли минуты. Потом Паско поднял голову и взглянул на Дэлглиша:

— Я сжег все свои записи и документы НПА вместе со всем остальным мусором. Вы, наверное, сами догадались. Все равно никакой пользы от этого не было. Я всего лишь использовал НПА, чтобы убедить себя, что я тоже что-то да значу. Вы выразились более или менее в этом смысле, когда я приезжал на мельницу.

— Разве? Я не имел права так говорить. Что вы теперь собираетесь делать?

— Уеду в Лондон, поищу работу. Университет отказался продлить мне грант еще на год. Я их не виню. Я бы хотел вернуться на северо-восток, но в Лондоне шансов больше.

— Какую работу?

— Все равно какую. Мне совершенно наплевать, чем заниматься, лишь бы это давало какие-то деньги и не было так уж необходимо кому-нибудь другому.