Ожесточение при войне было сильным, — не щадили ни женщин, ни детей. Их обращали в позорное рабство или просто убивали{1296}. Обычно при межплеменных войнах у народов, стоящих на ранних стадиях развития, женщины неприкосновенны.

Идеология. Официальная идеология Каганата зиждилась на двух принципах: отрицание китайской культуры и сознание собственного превосходства над соседями. Оба эти принципа осуществлялись весьма последовательно и обусловили как возрождение, так и гибель державы голубых тюрок.

По первому вопросу Йоллыг-тегин и Тоньюкук единодушны. Йоллыг-тегин пишет: «У народа табгач, дающего нам без ограничения столько золота, серебра, спирта [или зерна] и шелка, речь была сладкая, а драгоценности мягкие; прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они весьма сильно привлекали к себе далеко жившие народы. Те же, поселясь вплотную, затем усваивали себе дурное мудрование»{1297}.

Что это за «мудрование», объяснено в надписи Кюль-тегину: «…вследствие подстрекателей и обмана обманывающих со стороны народа табгач и вследствие его прельщении, а также вследствие того, что они [табгачи] ссорили младших братьев со старшими и вооружали друг против друга народ и правителей, — тюркский народ привел в расстройство свой существовавший эль»{1298}. Тоньюкук лаконичен: «Я сам, мудрый Тоньюкук, получил воспитание под влиянием культуры табгачской… Хан сказал: «приставайте ко мне». Я был к нему приставшим — мудрый Тоньюкук»{1299}. Тоньюкук сделал выбор и бросил город ради степи.

Китайская надпись также отмечает наличие идейного направления у тюрок, которое можно было бы назвать воинствующим пассеизмом. Чтобы соблюсти свое достоинство, она предлагает весьма натянутое объяснение неприятию китайской культуры: «Его [Кюль-тегина] почтительность к родителям, дружелюбие ко всем прославились в отдаленных странах, его величие и добродетель заставили его бояться изменить нравы»{1300}. Это вежливое, хотя довольно кислое, объяснение важно лишь потому, что оно подтверждает факт сознательного отталкивания от чужой культуры, которой противопоставляется собственная старина.

Этот момент чрезвычайно важен: здесь не только борьба государств, но борьба культур, борьба двух мировоззрений и мироощущений. Великая степь манифестом заявила свое право не быть Китаем, а быть только собой. Такая борьба велась еще со времени хуннского Модэ-шаньюя, но здесь она сформулирована и зафиксирована в документе. Чтобы не поддаться обаянию Китая, нужны были сверхусилия, и их сделали голубые тюрки: Кутлуг, Тоньюкук, Кюль-тегин и Йоллыг-тегин.

Но если первый принцип мог быть популярен среди кочевников, подчиненных элю голубых тюрок, хотя он и бил по карману, лишая китайских подачек, то второй принцип был полностью неприемлем и даже оскорбителен. Тюркский эль, монолитный внутри себя, должен был по идее его основателей господствовать над прочими племенами. Тоньюкук как свою заслугу отмечает, что он всю жизнь «приобретал» и «возвышал тюркский народ»{1301}. «Порядок», заведенный тюркским ханом, заключался в том, что «наши рабы стали рабовладельцами, а рабыни рабовладельцами»{1302}.

Бильге-хан заявил: «Туфань (Тибетское царство) от собак происходит, а Кидань и Хи мои невольники»{1303}. Тюргешского хана тюрки считали вассалом, и на пиру в Чанъани тюркский посол отказался сесть ниже тюргешского{1304}. Высокомерие тюрок вытекало из сознания своей миссии — организации степи и строительства оригинальной культуры, но оно было связано с эксплуатацией и даже экспроприацией подданных, а это заставляло последних искать спасения в союзе с Империей, что предрешало гибель Каганата.

Но посмотрим, какова была культура, которую длинными копьями и острыми саблями проповедовали голубые тюрки.

История. Никакое развитие культуры немыслимо без знания своей истории и определенного отношения к ней. Эра летосчисления, если она не заимствована, знаменует начало исторического процесса этногенеза, т. е. с этой даты начинается существование данного народа, все что происходило до того, для данного народа будет предысторией.

Тюрки исчисляли свое существование от начала мира, но они полагали, что мир не так уж стар. Надпись Кюль-тегина начинается с исторического экскурса: «Когда было сотворено [или возникло] вверху голубое небо и внизу бурая земля, между ними обоими были сотворены [или возникли] сыны человеческие. Над сынами человеческими воссели мои предки Бумын-каган и Истеми-каган»{1305}. Таким образом, начало мира датируется точно началом VI в. н. э. Значит, мир существует всего 200 лет. Здесь прежде всего нужно отметить, что хуннская традиция в Срединной Азии прервалась. Тюрки, потомки хуннов, ничего не знали о своих предках, так же как монголы Чингисхана ничего не знали о тюрках. История Срединной Азии не может быть нам понятна, если мы не учтем двух разрывов традиции: между Хунну и тюркским каганатом и между каганатом и империей Чингисхана. В перерывах лежат периоды обскурации.

Но для китайцев история представлялась прямой линией, непрерывной цепью событий. Поэтому китайский текст эпитафии дает совершенно иную историческую концепцию, видимо тоже рассчитанную на пропаганду. Прежде всего прокламируется первоначальная общность человечества, разорванная лишь игрой слепых сил Инь и Ян{1306}. Эта точка зрения весьма устраивала императоров династии Тан, так как их объединительные стремления клонились, таким образом, лишь к восстановлению первоначальной идиллии. Затем тюрки названы потомками хуннов и сделан упор на тот период, когда хунны находились в подчинении Китая, что, вообще говоря, для истории обоих народов было эпизодом. Тут явный расчет на необразованного читателя. Завоевание первого тюркского каганата в 630 г. представлено как устранение беспорядков, причем военные подвиги становятся не нужны. История восстановления каганата и последующих войн деликатно опущена, но констатируется установление мирных отношений, когда «вторжение и беспокойства больше не делались, лук и стрелы уложились в колчан, им, [тюркам], не было от меня, [императора], забот, мы не знали от них обманов»{1307}. Дальше указывается, что «каган как бы мой сын», т. е. устанавливается не форма зависимости, которую не удалось осуществить, а «привязанности и почтительности»{1308}.