образ действий Безобразова упорным желанием использовать изобретенную им пресловутую концессию на Ялу, так как единственно чего сериозно добивалась Япония, из числа ее притязаний, на которые мы не выражали согласия, была именно та часть Кореи, где эта концессия находилась. Если тут не были замешаны никакие личные корыстолюбивые цели, то упрямое фантазерство, а в особенности безграничное честолюбие играли зато первенствующую роль, а отнюдь не забота о русском народном благе и величии России. Если история свяжет имя Безобразова с нашим разгромом на Дальнем Востоке, т. е. с тем событием, которое явилось первым звеном в цепи разнообразных причин, приведших к развалу Русского государства, то едва ли она ошибется[391].

Нельзя признать невиновным и Куропаткина в возникновении Японской войны, но источником его вины была причина иного порядка. Куропаткин сознавал, что при имевшихся у нее средствах Россия не была в состоянии поддерживать свою боевую готовность на ее западной европейской границе и одновременно содержать многочисленную армию, действующую с завоевательными целями против Китая и Японии. Поэтому он вполне правильно стремился привлечь внимание государя к западу, с тем чтобы те, в общем недостаточные, средства, которыми располагало военное ведомство даже для защиты России от ее западных соседей, не были еще уменьшены путем их обращения на Дальний Восток. Однако поставить этот вопрос ребром он не решался. Не хватило у него гражданского мужества прямо сказать, что Россия недостаточно сильна, чтобы одновременно сохранить свое положение в Европе и вести завоевательную политику на берегах Тихого океана.

Правда, Куропаткин прилагал все усилия к тому, чтобы мы не слишком зарывались в нашей дальневосточной политике, но вместо того, чтобы прямо сказать: «Да, на Дальнем Востоке мы слабы, но сильнее там быть не можем без утраты нами нашего положения в Европе», он говорил, что силы, имеющиеся у нас в Порт-Артуре, Маньчжурии и Приамурской области, достаточны для защиты наших там интересов. Основывался Куропаткин на том положении, что до наших пределов японская армия ранее прибытия необходимых войск из России, во всяком случае, не дойдет. Между тем чем дальше японцы проникнут своим войском в пределы Маньчжурии, тем поражение их, по его мнению, будет решительнее. В результате получилось то, что мы продолжали держать себя вызывающе по отношению к Японии и Китаю без наличия той силы, которая оправдывала бы подобный образ действий. Неоднократные утверждения Куропаткина, что в случае войны с Японией мы, конечно, победим, без сомнения, влияли на государя и обусловливали принимаемые им решения.

Конечно, Куропаткин был вполне искренен и даже прав, когда утверждал, что Япония не в силах тягаться с Россией, но имел он при этом в виду всю русскую военную мощь, хотя вполне сознавал, что направить ее целиком против Японии, тем самым обнажив нашу западную границу, мы не можем. Вообще, оптимизм Куропаткина относительно того, что войны со стороны Японии нам нечего опасаться, непонятен. Заменивший Ванновского на должности военного агента в Японии Самойлов упорно утверждал, что Япония лихорадочно готовится к войне и накапливает против нас огромную боевую силу. Между тем оптимизм этот Куропаткин проявил не только до начала военных действий, но и после их открытия. До того дня, когда он был сам назначен командующим Маньчжурской армией, он продолжал утверждать, что война с Японией не потребует значительного напряжения с нашей стороны, и отказывал в отправлении в Маньчжурию части войск, расположенных на нашей австро-германской границе. Однако, тотчас по возложении на него ведения военных действий, он резко изменил свой взгляд и потребовал отсылки на Дальний Восток почти всей нашей лучшей артиллерии, сосредоточенной именно на западной границе.

Уверенность Куропаткина в полном разгроме нами Японии с особой яркостью сказалась в представленном им государю, уже после назначения командующим Маньчжурской армией, плане японской кампании. В этом плане, указав, что первый период войны должен сводиться у нас к завлечению Японии как можно глубже в пределы Маньчжурии, избегая сколько-нибудь решительных действий впредь до сосредоточения нами на Дальнем Востоке вполне достаточных сил, он далее говорил, что второй период несомненно должен свестись к одному или двум решительным поражениям японских войск, вслед за которыми мы должны произвести десант в самой Японии и окончить войну пленением Микадо[392].

Таким образом, главная вина Куропаткина состоит в том, что он не только не представлял государю в истинном свете степень нашей военной мощи, а, наоборот, поддерживал уверенность Николая II в нашем общем беспредельном могуществе, но говорил он это вполне искренно.

Между тем об этом могуществе у государя было вообще преувеличенное представление. Происходило это, быть может, также вследствие его путешествия через всю империю из Владивостока до Петербурга, когда он в течение многих недель, так как путешествие по Сибири было совершено на лошадях, ехал по безграничным пространствам Российского государства. Огромность территории страны, а также общей численности ее населения настолько поражали воображение, что за ними скрывалась и малая наша культурность, и хозяйственная бедность, и техническая отсталость, и недостаточная отточенность нашего оружия[393].

Наконец, наименее виновны в Русско-японской войне те лица, на которых общественное мнение вину эту почти целиком возлагало, а именно наше дипломатическое представительство в Японии и Плеве.

На наших посланников в Японии обвинения по поводу этой войны сыпались градом, между тем именно они первые указали на необходимость мирного улажения тех вопросов, по которым наша дальневосточная политика резко противоречила жизненным интересам Японии. Значительно был виноват министр иностранных дел, однако лишь в том отношении, что не сумел настоять на том, чтобы было вполне выяснено, что именно мы считаем для нас существенно важным на Дальнем Востоке. Действительно, еще накануне войны мы не определили с исчерпывающей полнотою и ясностью, что именно мы преследуем на Дальнем Востоке и в чем состоят наши дальнейшие намерения по отношению к Маньчжурии и Корее. От этого и произошло то, что в Петербурге одни лица центрального правительства стояли за занятие нами всей Маньчжурии, а также части Северной Кореи, а другие — за ограничение наших пожеланий одной лишь Северной Маньчжурией, причем некоторые из них, в том числе Куропаткин, соглашались даже вернуть Китаю Порт-Артур и всю Квантунскую область, тогда как наш посланник в Японии стоял за предоставление Японии всей Кореи с тем, чтобы нам была предоставлена вся Маньчжурия, наконец, наш посланник в Китае Лессар стоял за очищение нами всей Маньчжурии, в том числе и Северной. Эта неопределенность даже тех основных целей, которые мы преследовали, также пагубно отразилась на ходе наших переговоров с Японией. Дотошные во всем, что они предпринимают,