Перед прогоном «Сапфиров» (тем более что в постановке ее не заняли – пантомимных ролей там просто не было) она прошла весь Столешников переулок.

Но подарок для Беловой не нашелся ни в Louis Vuitton, ни в Chanel, а сползать классом ниже в Prada или Gucci не хотелось самой Елене. Себя не уважать.

Переулок почти кончился, когда отчаявшийся взгляд Елены Авиловой упал на магазин в очаровательном особнячке.

Беловой не нужен был шарфик. Ей не нужен был кашемировый палантин.

Сапоги и туфли каждая женщина все равно покупает себе сама, тем более в случае с Беловой, как Елена профессионально понимала, выручили только большие удобные кроссовки с полной амортизацией.

Но все же подошла к двери. Просто потому, что не могла пройти мимо этого магазина. В принципе.

Взялась за ручку, собираясь с духом. Дух никак не собирался. Ручка стыла в пальцах. Начали подозрительно посматривать через стекло охранник и продавцы. Елена на миг задержала дыхание. Подумала, что муж очень просил, а он все-таки очень хороший, и с ним ей все-таки повезло. Зажмурилась. Выдохнула. И решилась отдать Беловой самое дорогое.

Свою очередь на ту самую сумку. Популярного черного цвета.

У вас может быть очень много денег. И очень крупные знакомства.

Но никакая сила не поможет вам купить ту самую черную сумку, просто придя в магазин. В магазине вас только запишут в очередь. И никакая сила не продвинет вас в очереди скорее, чем получится, потому что голова ее уходит в Париж, а там… Хоть всё это и враньё.

11

Но Белова только вылупилась:

– Зачем?

Потом:

– А что это?

А потом:

– Лен. Давай потом?

И добила:

– Извини. Мне некогда.

У Авиловой сердце затрепетало сперва от малодушной радости: очередь на сумку осталась при ней. А потом – от беспокойства: дружить Белова не хотела. Никак. Совсем.

Дверь хлопнула.

У Авиловой под макияжем загорелись щеки. Задрожали пухлые, не тронутые наполнителями губы.

Обычно поручения мужа были понятными. И обычно она с ними справлялась. Но сейчас… Сейчас они были в театре, а в театре Авилова была всего лишь артисткой миманса, Белова же – прима-балериной. Мужу как объяснить? У него все – «балерины».

Елена метнулась к двери на лестницу, шаги еще были слышны.

– Даша! – робко крикнула она в пролет: – Подожди!

Еще была одна, последняя идея, как это все поправить. В спа отеля «Хайятт» предлагали такой массаж, который… Но Белова перегнулась через перила, помахала рукой. И все.

– Ой, мамочки, – подвывая, сказала вслух Елена. Достала телефон, и старательно выгибая пальцы, чтобы не повредить об экран длинные ногти со стразами, написала:

«Она меня конкретно послала».

Потом поставила три плачущие рожицы, одну рожицу с поцелуем сердечком и четыре больших красных сердца, вполне выражающих ее супружескую любовь.

Телефон издал глотающий звук. Сообщение умчалось.

12

Обычно Авилов не читал смс от жены. Там все равно была одна лабуда с сердечками. Но в этот раз сообщения от нее он ждал. Очень ждал. И открыл тотчас же. Прочел. Удалил. Обернулся к сидевшим за столом:

– Что ж. Боюсь, Борис Скворцов дал нам ясный сигнал: он нам не друг.

Все молчали.

– Не слишком ли слабый сигнал? – подал голос кто-то из сидевших. Авилов не успел обернуться на говорившего. Ответил:

– Боюсь, что нет.

Молчаливый скепсис все еще витал над столом. Авилов выложил свой телефон на стол. Нашел номер, нажал вызов. Перевел на громкую связь.

– Привет, дорогой! – наполнил комнату голос Бориса.

– Привет. Слушай, – дружеским тоном начал Авилов, – есть разговор. По существу.

– Сейчас?

– Да, срочно, – серьезно ответил Авилов, обводя взглядом собравшихся.

– Знаешь, – тоном спешащего человека вдруг заговорил Борис, не подозревая, что его слушают шесть человек, – сейчас немного неудобно разговаривать. Можно я тебе сам перезвоню?

– Конечно!

Борис отключился. Авилов убрал телефон:

– Не перезвонит, – уверенно объяснил собравшимся. – К сожалению, я успел в этом убедиться. Из проверенного источника… Очень жаль, – с несколько подчеркнутым сожалением добавил. И они перешли к тому, ради чего здесь сегодня собрались.

13

Звонил Петр.

– Что-то ты быстро. Балет уже надоел?

Света была обижена, что ее высадили на полном скаку. Гордость подсказывала ей вообще не брать трубку. Но любопытство победило. Великое любопытство, которое в средневековых легендах побуждает рыцаря заглянуть в пещеру, из которой воняет серой.

– По тебе соскучился, – попал в тот же хамский тон Петр. – Ум хорошо, а полтора – лучше.

– Чего-о?

– Извини. Дебильная шутка из тех времен, когда я работал в чисто мужском коллективе.

– Я не обиделась, – все-таки обиделась Света. – На дебилов не обижаются.

– Есть разговор, – сменил тон Петр.

– Ну говори.

– Тогда нажми домофон, – ответила трубка. Света шагнула к окну, отогнула занавеску, скосила глаза вниз. Через узкую дорогу стоял забор, за забором жил жизнью муравейника трамвайный парк. Узкая дорога была пуста.

– Ты чо, оскоромился поездкой в метро? – ухмыльнулась Света, топая в коридор, к домофону.

– Открываешь или нет?

Света нажала кнопку. Звонок в подъезде внизу прожужжал и клацнул. Света отперла и приоткрыла дверь, послушала металлический стон лифта.

– Какой еще разговор? – спросила она, как только дверь лифта раскрылась.

– Большой и серьезный, – шагнул в квартиру Петр. – Об Ире.

– Я же все рассказала.

– Давай хоть чаю попьем, что ли, – снял пальто Петр. – Есть у тебя?

– Найду, – не слишком гостеприимно пообещала Света, пошла на кухню.

– Мне – в чистую чашку! – крикнул вслед Петр. – Если можно.

– Пей, что дают, – последовало.

Петр повесил пальто на вешалку. Там уже висела куртка – со знакомым «африканским тушканом» на капюшоне: Светина. Петр приоткрыл дверь шкафа: пусто. У Светы была только одна куртка – та, что на вешалке. У Ирины, похоже, тоже была только одна куртка. Та, в которой она вышла из дома. И пропала.

«Бессмыслица какая-то». Петр прикрыл шкаф.

– Ну? – повернулась Света.

Петр протиснулся между столом и потрепанным диванчиком, сел. Электрический чайник шумел, в нем начинала клокотать вода.