– То есть он отдает нам обоим все то время, что нам еще осталось. И это не столько даже сентиментальность, сколько… жалость. Не нравится мне эта твоя кислая нотка, Хенар – лучше уж сантименты Бриса. Бросить, что ли, тебя и ускакать к нему?

– Подозреваю, тебе придется сразиться за него с Араникт.

– О, вот тут ты прав, а сделать этого я не могу. И не стану. Слишком уж она мне для этого нравится. Похоже, захомуталась я теперь с тобой, никуда не деться.

Он улыбнулся. Захомуталась. Ха-ха.

– Хенар?

– Что?

– Боюсь, обратной дороги у нас уже нет.

Он кивнул – не потому, что был согласен, но потому, что понимал, чего она страшится.

– Мы все умрем, – сказала она. – Скорее всего, даже из пустыни не выйдем.

– Такая опасность тоже имеется.

– Но это несправедливо.

– У нас в поместье была служанка. Сисястая и глазастая…

– Что?

– Мой отец все время в именах путался. И потому предпочитал использовать… запоминающиеся описания. Короче говоря, она мне истории на ночь рассказывала. Длинные, путаные – про героев. Любовь утраченная, любовь обретенная. Но оканчивались они у нее всегда хорошо. Чтобы и сны ночью снились хорошие, понимаешь?

– Детям такие и требуются.

– Надо полагать. Только истории те не для меня были. А для нее самой. Она была с побережья, ее возлюбленный там и остался – не забывай, дело было в Летере, и вся их община числилась в безнадежных должниках. Она потому к нам в семью и попала. А парень ее в море ушел. – Он помолчал, вспоминая, потом продолжил: – Каждую ночь она рассказывала мне, как ей бы хотелось, чтобы сложилась ее жизнь, – хотя тогда я того, само собой, еще не понимал. Но суть в том, что она мечтала о счастливом конце. Ей нужно было в него верить. Для себя и для всех вокруг.

Лостара вздохнула.

– И что с ней сталось?

– Насколько я себе представляю, она все еще там, в поместье.

– Ты мне, Хенар, сердце разбить хочешь?

Он покачал головой.

– Отец летерийской системой старался не злоупотреблять и к должникам тоже относился по-хорошему. Где-то за год до того, как я отправился готовиться в копейщики, сисястая и глазастая вышла замуж за сына одного из наших объездчиков. Когда я видел ее в последний раз, живот у нее был вот досюда, да и сиськи тоже подросли.

– Значит, от моряка она решила отказаться. Думается, решение мудрое. Свидетельство взросления.

Хенар посмотрел на нее, потом отвел взгляд на каменистый пейзаж.

– Я время от времени про нее вспоминаю. – Он усмехнулся. – У меня даже всякие фантазии на ее счет были, ну, как это у подростков случается. – Усмешка потухла. – Но чаще всего я вижу ее сидящей на краешке постели, руки жестикулируют, глаза делаются еще шире – а в постели ее собственный ребенок. Мальчик. Которому ночью приснится хороший сон. И вот когда свет уже потушен, когда она стоит у двери – по щекам ее текут слезы. Потому что она вспоминает своего возлюбленного, там, на берегу моря.

В дыхании Лостары что-то вдруг изменилось, она спрятала от него лицо.

– Любовь моя?

– Все в порядке, – сдавленно ответила она. – Ты не перестаешь меня удивлять, Хенар, только и всего.

– Мы выживем, Лостара Йил, – сказал он. – Настанет день, когда я подведу тебя за руку к дому моего отца. Он будет стоять у входа, поджидая нас. И расхохочется.

Она подняла на него взгляд, утирая слезы.

– Расхохочется?

– На свете, Лостара Йил, есть такие радости, что никакими словами не выразить. – Однажды я слышал такую радость. И услышу снова. Обязательно.

– Прежде чем достичь благородного статуса Септарха-Полудрека Великого Храма, позволяющего сколько угодно заниматься самоудовлетворением, – продолжил Банашар, – я должен был исполнять те же ритуалы, что и все остальные. И один из ритуалов заключался в том, чтобы давать советы мирянам – хоть и непонятно, кому вообще может понадобиться совет от жреца Червя Осени. Но истина, собственно, заключается в том, что единственное настоящее предназначение жреца любой конфессии – просто выслушивать однообразную песнь из неурядиц, опасений и грехов, поскольку это способствует исправлению души. Я так и не разобрался, чьей именно, но оно и неважно. – Он на мгновение умолк, потом спросил: – Вы, адъюнкт, собственно, меня слушаете?

– Похоже, выбора у меня нет, – откликнулась она.

Перед ними простиралась Стеклянная пустыня. Чуть впереди и слева – к северу – от авангарда двигалась небольшая фланговая группа, пешая, как и вся армия. Он умозаключил, что это разведчики. Но непосредственно перед Банашаром и адъюнктом не было ничего, только утыканная кристаллами неровная равнина под мертвенными небесами.

Бывший жрец пожал плечами.

– В таком случае события принимают интересный оборот. Благословенная женщина, готовы ли вы выслушать всю повесть моих злосчастий? И дать мне свой совет?

Она бросила на него быстрый взгляд, значения которого он прочитать не смог, и почти сразу же сообразил, что оно и к лучшему. Банашар прокашлялся.

– Время от времени кто-нибудь из них начинал жаловаться. На меня. Вернее, на нас всех, исполненных благочестия говнюков в дурацких рясах или что на нас там надето. И знаете, что их во всем этом бесило в первую очередь? Я вам отвечу. Любовь. Вот что.

Еще один взгляд, даже более быстрый, чем первый. Он кивнул.

– Именно так. Они вопрошали: «Вот ты, жрец, – ты, прячущий руки под одеянием, – что ты, во имя Худа, можешь знать про любовь? Более того, что ты можешь знать про отношения?» Видите ли, в основном плачутся именно про отношения. Не про бедность, болезни или увечья, или что-то еще, что вы только способны вообразить. Про любовников, мужей, жен, сестер, совершеннейших чужаков – бесконечные исповеди, страсти, измены и все остальное. А потому рано или поздно обязательно доходит и до этого вопроса – поскольку мы, жрецы, сами себя отлучили от всей этой неразберихи. Позиция для того, чтобы под видом советов изрекать дурацкие банальности, получается не слишком-то подходящая. Я вам еще не наскучил, адъюнкт?

– Вам, Банашар, выпить совсем нечего?

Он пнул гроздь кристаллов, ожидая, что та рассыплется. Ожидания не оправдались. Следующие несколько шагов он был вынужден сделать на одной ноге, шипя от боли и ругаясь.

– И что же я знал про любовь? Да ничего. Но после того как мне не один год довелось выслушивать всевозможные вариации на эту тему, все понемногу начало проясняться.

– И теперь вам все ясно?

– Да, адъюнкт. Желаете, чтобы я и вам все объяснил про любовь и ухаживания?

– Я бы предпочла…

– По существу, все сводится к математике, – объявил он. – Ухаживания есть переговоры относительно возможностей для достижения того неуловимого выигрыша, что и зовется любовью. Вот так. Готов ручаться, вы ожидали, что я начну до бесконечности обсуждать различные подробности. Однако я уже закончил. Тема любви и отношений закрыта.