Это была блестяще расставленная западня, сногсшибательная ложь разбавлялась вкраплениями правды, полуправды, передергиваниями и неприкрытой ложью. Было тщательно продумано и само расписание событий в тот критический вечер. Военный атташе посольства совершенно определенно заявлял, что он видел Джоэла вместе с послом у входа на мост Аденауэра в семь часов пятьдесят одну минуту вечера – примерно через двадцать пять минут после того, как он вырвался из каменного мешка в имении Ляйфхельма. Время было расписано буквально по минутам. Свидетельство “официального лица” о том, что в семь пятьдесят он был у моста, превратило бы любые показания Конверса в плод больного воображения.

Инцидент в Женеве – смерть Э. Престона Холлидея – был представлен как жуткий акт, который ввергнул его во власть прошлого и дал толчок его маниакальному поведению.

– “…Стало известно также, что адвокат, застреленный в Женеве, был известным лидером американского антивоенного движения в шестидесятых годах…”

В этих строках содержался завуалированный намек на то, что Конверс мог нанять убийц. Даже смерть человека в Париже, как ни странно, была представлена в совершенно ином плане.

– “…Поначалу подлинная личность жертвы скрывалась в надежде, что это поможет розыскам, как только возникли подозрения после беседы представителей Сюрте с французским адвокатом, который знает подозреваемого много лет. Этот адвокат, который в тот день завтракал с подозреваемым, заявил, что его американский друг “имеет серьезные проблемы” и нуждается “в медицинской помощи”… Погибший в Париже человек оказался, как и следовало ожидать, отставным полковником французской армии и занимал должность адъютанта при нескольких весьма известных генералах”.

И в заключение, как бы для того, чтобы рассеять последние сомнения участников этого публичного процесса, организованного “авторитетными представителями прессы”, приводились ссылки не только на его поведение, но и на замечания, сделанные им при выходе в отставку более полутора десятка лет назад.

– “Текст этих его замечаний был предоставлен представителям общественности Пятым округом военно-морского флота США, оно же предоставило в распоряжение органов печати и сведения о том, что командование рекомендовало этому лейтенанту Конверсу добровольно пройти курс лечения у психиатра, на что указанный лейтенант Конверс ответил отказом. Вел он себя весьма вызывающе по отношению к офицерам, которые желали ему только добра, а его замечания были не чем иным, как открытыми угрозами в адрес многих высокопоставленных военных, о деятельности которых он, всего лишь пилот авианосца, естественно, не мог иметь правильных суждений”.

Таковы были завершающие штрихи к его портрету, составленному “Аквитанией”. Иоганн закончил читать статью и сжимал газету в руках, глядя на Конверса расширенными от ужаса глазами.

– Здесь все… сэр.

– И слава Богу, они вполне могли бы добавить и еще что-нибудь, – сказал Джоэл. – Вы верите этому?

– У меня нет никаких мыслей. Я слишком перепуган для того, чтобы думать.

– Честный ответ. Сейчас в вашем мозгу одна мысль – я могу убить вас, поэтому вы и не способны думать. Это вы и сказали. Вы боитесь взглядом или словом обидеть меня, чтобы я не спустил курок.

– Прошу вас, сэр, я не подхожу для всех этих вещей!

– Я тоже не подходил.

– Отпустите меня.

– Иоганн, мои руки лежат на столе. Пока мы тут сидим, я ни разу не убрал их со стола.

– Что?… – Молодой немец, недоуменно мигая, уставился на руки Конверса и с силой сжал край белого металлического столика. – У вас нет пистолета?

– О нет, пистолет у меня есть. Я отнял его у того, кто наверняка убил бы меня, если бы у него был хоть малейший шанс. – Джоэл сунул руку в карман, и Иоганн застыл. – Сигареты, – успокоил его Джоэл, доставая пачку сигарет и книжечку отрывных спичек. – Отвратительная привычка. Если еще не втянулись, то и не начинайте.

– Это очень дорого.

– Как и многое другое… Мы с вами много говорили прошлой ночью. – Джоэл чиркнул спичкой и прикурил, продолжая пристально смотреть на студента. – Если не считать тех нескольких секунд в толпе, когда из-за ваших криков меня могли запросто линчевать, похож я на монстра, описанного в газете?

– Врач из меня еще худший, чем юрист.

– Два – ноль в вашу пользу. Тяжесть доказательств собственной нормальности лежит на мне. А кроме того, здесь говорится, что я произвожу впечатление вполне нормального человека.

– Тут говорится, что вам пришлось много страдать.

– Это было сто лет назад, и настрадался я ничуть не больше тысяч других, не говоря уже о тех примерно пятидесяти восьми тысячах, которые вообще не вернулись. Я не думаю, что безумный человек способен так логично рассуждать, да еще в данной ситуации, как вы считаете?

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Я пытаюсь объяснить вам, что все напечатанное здесь – блестящий пример того, как можно осудить человека, исходя из ложных посылок, а именно это и делает со мной пресса. Правда смешивается с полуправдой, передергивания и голословные утверждения выдаются за неопровержимые доказательства. Ни в одной из цивилизованных стран суд не примет подобных доказательств и даже не позволит высказывать их перед присяжными.

– Были убиты люди. – Иоганн снова перешел на шепот. – Был убит посол.

– Но не мной. Я не был у моста Аденауэра в восемь часов вечера. Я вообще не знаю, где этот мост находится.

– А где вы были?

– Там, где никто не мог меня увидеть, если вы это имеете в виду. А те, кто видел, ни за что на свете не подтвердят этого.

– Но ведь должны же сохраниться какие-нибудь вещественные доказательства вашего пребывания там. – Молодой немец кивком указал на сигарету в руке Конверса. – Например, вы могли оставить там окурок.

– Или отпечатки пальцев, либо следы обуви? Или обрывки одежды? Все это там есть, но не говорит о времени моего пребывания.

– Есть научная методика, – возразил Иоганн, – прогресс в технологии… Forschung… исследования доказательств делают огромные успехи…

– Позвольте мне продолжить за вас. Я не специалист по криминалистике, но понимаю, о чем вы ведете речь. Теоретически можно взять пробу почвы в каком-то месте, где я оставил след, и сравнить с пробой, взятой с моей обуви, что и поможет установить время моего пребывания там.

– Ja![89]

– Нет. Я буду мертв прежде, чем хоть один образец попадет в лабораторию.

– Почему?

– Этого я, увы, не могу вам сказать. Клянусь Богом, хотел бы, но не могу.

– И опять-таки я должен спросить – почему? – Страх в глазах студента смешался с разочарованием, искра доверия, вспыхнувшая было в них, погасла.

– Потому что я не могу и не стану этого делать. Несколько минут назад вы упрекнули меня в том, что я уже причинил вам много зла. Это действительно так, хотя и произошло вопреки моей воле… Но все имеет свои границы. В вашем положении вы не можете мне помочь, а кончится это тем, что вас просто убьют. Поверьте, Иоганн, это самый честный из всех имеющихся у меня ответов.