“Не все ли равно?”

“Если было б все равно, люди лазали б в окно…”

“А я и так лазаю в окно! Часто!”

“Это неважно. Хочешь исправить вранье — делай все точно. А то вон какой хитрый…”

“А сам-то… тоже хитрый. Куда ты девался, когда я там один, в коридорах…”

“За тобой не угонишься”, — хихикнул Глебка. Он иногда мог и такое.

Виньке стало чуть полегче. Хотя Тьма все равно подползала отовсюду.

Может, очертить защитительный круг? Как Хома Брут в повести Гоголя “Вий”?

“Зачем? Тебе не поможет, ты же неверующий… Ты лучше про такие книжки сейчас не вспоминал бы…”

Это Глебка правильно. Только ведь все равно вспоминаются!

Винька, одолевая тягучую, как резина, боязнь, чиркнул спичкой, зажег огарок, поставил его на пол сбоку от дивана. Там, у батареи, был тесный уголок, в нем все же защищеннее, чем на диване. Винька сел на паркет, придвинул книжку к огоньку, открыл наугад.

“— Смерть им, смерть! — кричали пятьдесят тысяч глоток.

— Да, смерть им, смерть! — ревело несколько десятков особенно яростных голосов, точно отвечая толпе”.

Тем же самым криком откликнулось в темно-синем зале эхо — неслышное, но тугое. Надавило на Виньку. Он приказал себе не менять страницу. Перелистнешь, а там что-нибудь еще хуже. Дочитал лист до конца. Больше и не надо. Главное, что он читал здесь.

Винька опасливо поднял глаза. От светлой страницы, от свечи метались в глазах зеленые пятна. Сквозь них Винька видел окно. В этом окне за стеклами не было листвы. Ночное небо там синело чисто и пустынно.

Потом в окне возникла (будто всплыла!) высокая женщина в платье до пят. Женщина встала на подоконнике, упираясь ладонями в края оконной ниши. Она смотрела на Виньку. Частый черный переплет рамы смутно просвечивал сквозь нее.

Винька сдавленно завизжал. Зажмурился. Сидел так долго — ничего не случалось. Винька открыл один глаз. Женщины не было.

“Чего не покажется с перепугу”, — сочувственно прошептал Глебка.

Винька опасливо подышал и задул свечку. Чтобы не привлекла к себе кого-нибудь. В темноте он, Винька, незаметен.

А еще незаметнее он будет за диваном, под наклонной спинкой, в щели у стены. Винька ужом ввинтился в тесный промежуток. Теперь все будет хорошо. Теперь… ай! В зале зажегся свет.

Не яркий, не от люстры, но явно электрический.

Духи Тьмы не выносят электричества. Они… наоборот…

Винька, обмирая, слегка пролез вперед. Высунул голову. На стойке горела настольная лампа с белым фаянсовым абажуром. У нее возился с плиткой и чайником Петр Петрович.

То, что испытал Винька, называется “смешанное чувство”. Сразу улетели все страхи. Ни Тьмы, ни духов, один только заведующий читальным залом, знакомый и привычный. Но тут же — новая тревога: как выбраться отсюда, если Петр Петрович вздумает провести здесь ночь?

Зачем его сюда принесло?

Ох, добром все это не кончится…

Ежась от предчувствий, Винька смотрел, а Петр Петрович хозяйничал. Достал сахарницу, нарезал горбушку, намазал чем-то ломтики. Чайник наконец забулькал. Тогда Петр Петрович, не оборачиваясь, сказал:

— Кажется, все готово. Ну-с, любезный Винцент Греев, вылезайте из-под дивана и прошу к столу.

1

Винька понимал, какой он сейчас . Взъерошенный, с оторванной лямкой, в мятой рубахе с перемазанными глиной пуговицами, с той же глиной на коленях и сандалиях. Виноватый весь от пяток до опущенной ниже плеч головушки. Он топтался перед Петром Петровичем и хотел одного: чтобы все поскорей закончилось. Пускай хоть как, лишь бы скорее.

Заведующий залом, однако, не спешил. Он вел себя по-светски

— Ну-с, как же насчет чайку? Предпочитаете с сахаром или с медом? А можно с тем и другим…

Винька мученически поднял глаза: к чему издеваться над человеком?

— Ладно, — сжалился Петр Петрович. — Все равно мы не уйдем от главного вопроса: зачем ты здесь оказался?.. А?

Винька опять уперся глазами в сандалии. Кашлянул, чтобы перебороть слезную осиплость. Но все равно получилось еле слышно:

— Я ничего плохого не хотел… Самое честное слово…

Петр Петрович вдруг засмеялся — дребезжаще и весело:

— Голубчик мой, да в этом-то я не сомневаюсь! Я тебя немножко знаю. Уверен, что ты не замышлял ни диверсии, ни хищения редких книг. Но что именно ты замышлял? А? Мне это крайне любопытно…

Винька опять виновато покашлял. В нем шевельнулась надежда на благополучный исход. Но маленькая, чуть-чуть.

Петр Петрович от ближнего стола придвинул два стула. На один мягко, но решительно усадил за плечи Виньку. На другой сел сам. Против Виньки.

— Так что же?.. Скорее всего, тобой двигала страсть к приключениям, разбуженная книгами бессмертного Дюма. А?.. Если ты скажешь, что это так, я поверю, ибо сам был отроком десяти лет отроду…

— Мне уже почти одиннадцать, — буркнул Винька.

— Отроком одиннадцати лет я был тоже, представь себе! Правда, тебе покажется, что этот факт имел место на заре каменного века, поскольку было это еще задолго до революции. Но все, мой друг, относительно! Мне-то кажется, что это было почти вчера… И память о приключениях тех лет до сих пор свежа…

Винька царапал сандалией паркет. Отколупывал от колена чешуйки высохшей глины (все равно маскировка уже не нужна). И понимал: самое простое дело — “признаться”. Сказать, что да, захотелось испытать ночные тайны и переживания. Поспорил, мол, с ребятами, что переночует один в библиотеке. Как, например, маленький Максим Горький спорил, что переночует на кладбище…

Но ведь опять будет неправда! Может, и безобидная, потому что после трехнедельного срока. Но, с другой стороны, она имеет отношение к истории, которую он рассказал Кудрявой. Значит, есть опасение, что повредит. Да и вообще… как-то стыдно врать в глаза этому старику во флотском кителе, хорошему человеку, который всегда по-доброму относился к Виньке.

А говорить все как есть, тоже было стыдно.

Винька все же выговорил:

— Какие там приключения. Страх один…

— Но ведь в страхе, по-моему, есть свой интерес, а?

Винька помотал головой:

— Нету интереса…

— Тогда что же тебя привело под своды этого хранилища знаний?

Винька (по-прежнему с головою ниже плеч) колупнул еще одну глиняную чешуйку.

— Просто… не было выхода.

— Вот как?

— Ну да…

— А можно узнать подробности?

— Я… даже не знаю про что тут говорить…