Первым засбоил кардинал, но это не казалось фатальным… Ли отлично помнил день, когда они с Алвой наконец признали трещину трещиной и решили ее незаметно залатать. Рокэ «погнался за какой-то юбкой» и не явился ни во дворец, ни домой, а ночью, «получив свое», умчался в чем был к армии, опередив королевский приказ и успев все сделать по-своему. Подвоха никто не заподозрил, только Сильвестр прочел «не знавшему» об интрижке приятеля Савиньяку нотацию о вражеских кознях и убийствах с помощью женщины. Кое-что Лионель позже пустил в ход, но кардинал вряд ли узнал собственные советы.

— Ли… Ты не спишь? Я могу войти?

— Конечно, мама.

Она все же открыла дверь не сразу, маршал успел высечь огонь и зажечь пару свечей.

— Не погулять ли нам? — Мать уже была в мантилье. — В северных домах летом можно задохнуться.

— Не во всех, — засмеялся Лионель, берясь за мундир. — Но от получаса в саду я не откажусь.

Вряд ли их подслушивали, и все же среди запущенных цветников легче не только дышалось, но и говорилось.

— Рудольф выжал наших дам досуха. — Мать проследила взглядом за ночной бабочкой. — Больше всего его занимает Октавианская резня… Карты не развернуты, значит, ты думал не о войне? Тогда о чем?

— Сперва о Рудольфе, потом о Сильвестре. Ты еще не писала о драконах, которых слишком многие хотят убить и иногда убивают? Только хуже всего, когда дракон, всех сожрав, издыхает без посторонней помощи, причем неожиданно для себя самого…

— Или не издыхает, но, разучившись летать, загораживает молодняку выход из пещеры? Ли… Тот же Бертрам понял, что никогда больше не сможет ходить, и пережил это. Он не шарахнется ни от какой правды, даже самой дикой. И я тоже.

— Я знаю. Иначе я говорил бы с тобой о ночных бабочках.

— Не надо. Я и дневных-то не очень люблю. Из-за Гектора — негодник показывал мне бабочек без крыльев и говорил, что это ядовитые тараканы. Ты уже понял, где ошибся Вольфганг?

— Я понял, что бы на месте фок Варзов делал я, но к чему это привело бы, никто никогда не узнает. В любом случае, сейчас не до того.

— Но ты пока не собираешься стрелять в Рудольфа?

— Это терпит. По крайней мере, до возвращения Уилера и появления послов, но завтра грядет новый разговор. Боюсь, спрятаться за женщин второй раз мне не удастся.

— Так ты за нас прятался?

— Я хотел, чтобы он вас выслушал спокойно. Ты не собираешься писать Бертраму и дядюшке Рафиано?

— Собираюсь. Что именно?

— То, с чем будешь согласна. Представь, что я — Левий.

— Тебе придется пригнуться и сварить шадди с корицей.

— Лучше я наберу тебе цветов.

— Левий этого не делал, но набери.

Ночь и луна делали колокольчики серебряными, только им не хватало черни. Лионель огляделся и взялся за служившую бордюром варастийскую траву. Она резалась не хуже осоки, зато темные росчерки превратили охапку в букет.

— Ты умеешь срезать цветы…

— Я часто помогал Катарине по утрам. Она предпочитала украшать столовую и будуар сама.

— Кто из вас узнавал больше?

— Цветы.

— А ведь есть счастливцы, что собирают колокольчики и гуляют под луной просто так… Те, кто уже никогда ничего не соберет, тоже есть. Были… Тебе жаль Марианну?

— Конечно.

— Значит, не больше, чем других. Что ты надумал?

— Что Эйнрехт и Оллария больны одной чумой, но если б заболевали все, вразумлять Рудольфа было бы уже незачем. Те, кого гнало вон из Олларии, в большинстве своем не просто здоровы, они чуют нечто скверное и не желают иметь с ним дела. Ты говорила о поездке Эпинэ, да и сама видела заколоченные дома, но чтобы все бросить и заставить домочадцев уйти, нужен характер. Я прочел записки этого Шабли… Теперь не проверить, но я почти уверен, что его зять-перчаточник ушел.

— И будь его семья цела, увел бы и ее?

— Вот именно. Я правильно понял, что первым взбеленилось пришлое ворье, потом — церковники и лишь затем пошло по всему городу?

— Ты видишь в этом какой-то смысл?

— Пытаюсь. Если судить по Шабли, зараза липнет к тем, кого обычно сдерживает страх, но преступнику, чтоб обнаглеть, нужно меньше, чем добропорядочному мэтру. Часть страха он перешагнул, когда брался за свое ремесло. Ворью требовалось лишь выползти днем и замахнуться на местных. С церковниками сложнее… Они оказались слишком близко к зелени, которая до поры до времени оставалась в пределах Нохи. Эта дрянь парила, как болото в жару, город дышал ядом, но плескались в нем только церковники. Не подвластными злу ангелами оказались далеко не все… Очень надеюсь, что в наших северных армиях доля ублюдков если и больше, то ненамного.

— Ты уже решил, что с ними делать?

— Возможно. Я жду Уилера…

— А зараза, как мы убедились в Фарне, уже за Кольцом.

— Среди беженцев не могло не оказаться трусов, тех, кто привык сидеть под каблуком. Мужа, жены, родителей, хозяина… Они несут чуму, но сами, пока не окажутся в стае, будут по привычке слушаться и помалкивать. Управляющий Маркуса посидел с таким в трактире и отправился домой. Не попадись поганцу одинокая девушка да еще самой опасной для него внешности, он походил бы на человека, пока не глотнул еще или не оказался среди таких же уродов.

— Левий с Бертрамом должны это понять и без наших писем. Разве что отослать им духовные красоты Шабли…

— Левий поймет наверняка, ведь он идет с беженцами, но есть и другая опасность. Я имею в виду Эйнрехт, хотя в Паоне и Гарикане дела могут идти не лучше… В любом случае, есть две возможности. Первая: вся окрестная сволочь бросится кто в Олларию, кто в Эйнрехт…

— Так ты боишься, что их соберется слишком много и оттуда… вылетит рой, которому нужно где-то осесть?

— О таком я не думал… Спасибо. Это третья вероятность, хуже первой, но лучше второй. Мама, а что, если Эйнрехт и Оллария почуют друг друга? То есть не друг друга, а то, что тянуло толпу в Ноху, невзирая на мушкеты Левия? Что, если жажда новой зелени соединится с вечной дриксенской ненасытностью и желаньем переиграть Двадцатилетнюю? Что, если свой Марге отыщется и в Олларии? Генералов там вроде бы не осталось, но вспомни первых Колиньяров, Валмонов, Манриков… Что, если наших очумевших понесет навстречу эйнрехтским и по дороге к ним пристанут те, кто до поры до времени тихо сидит по гарнизонам? Тогда Придда и Марагона оказываются между двух огней…

— Ли, — мать поднесла к лицу колокольчики, словно защищаясь, — ты меня напугал. Я не думала, что мне может стать так страшно… Ты не можешь меня успокоить? Только без вранья.

— Попробую. Подумай, что бы было, дотяни до сего дня Люра с его Резервной армией, Манрик с Колиньярами, переставший трястись за свою шкуру Штанцлер, Айнсмеллер и прочая сволочь. Нам повезло, что множество подонков успело явить себя во всей красе и отправиться в Закат прежде, чем за ними пошли позабывшие страх толпы. Оставшееся отребье — не больше трети того, что могло бы на нас навалиться, но это тыл…