стульях, цедили слова, чинно вытирали огрубелыми красными пальцами уголки рта. А за глаза называли хозяйку «дикой», смеялись, что та умеет читать книгу и сама ходит поить свою черную кобылу. Но однажды, когда у Катерины Прохоровны опасно заболел младший мальчик и она, простоволосая, в легком сарафанишке, прибежала в казарму к жене самого никудышного зверолова и расплакалась у той на груди по-бабьи, женщины приняли ее как свою.

Помогли выбелить лежанку и русскую печь, сложенную в ее комнате, по карнизу печки красной глиной нарисовали узор. Фрося притащила самодельный гребень для пряжи, веретено. Два дня учила Катерину Прохоровну прясть. Ходила вместе с ней к ручью полоскать белье. Жена Кускова выполняла свою работу по дому сама.

Женщины собирались у нее каждый вечер, шили, судачили, вспоминали Россию, рассказывали о ней Катерине Прохоровне. И редко кто вспоминал о старой родине, бывшей для них мачехой, дурным неласковым словом. Чуяли сердцем, что не родина выгнала их сюда, а те, кто измывался над нею.

Одна из женщин, чуть постарше Фроси, высокая, тонколицая Евлампия, была еще недавно горничной у петербургских бар. Она рассказывала о городской жизни, об убранстве комнат, о красивых улицах, заполненных каретами, колясками, разодетыми в пух и прах пешеходами. Как на барский двор прибывали из деревень обозы с живностью, хлебом, с дворовыми девками, и приезжие мужики в армяках и лапоточках с утра простаивали на морозе или дожде, дожидаясь дворецкого. Дворецкий не спеша принимал добро, отбирал самых красивых девок для барина, остальных отправлял назад... Евлампия дальше не рассказывала, да и не нужно было. Щеки ее покрывались белыми пятнами, суживались зрачки глаз. Слушательницы знали, что Евлампию вынули когда-то из петли.

Гости Катерины Прохоровны часто пели. Услышав песню, Иван Александрович выходил из своей горницы. Эти вечера напоминали ему Ситху, добрые времена, когда вот так собиралась старая гвардия Баранова... Он устраивался возле двери и тихо сидел на лавке.

Катерина Прохоровна тоже не пела. Но, слушая женщин, она оставляла шитье и следила за словами. Ее смуглое диковатое лицо, обрамленное двумя черными косами, падавшими на грудь, было внимательным и растроганным.

Особенно сблизило женщин, да и всех жителей форта, известие о сражении с Бонапартом. О победе под Бородином, о сожжении Москвы и о бегстве наполеоновских войск из России. Известие привез нарочный из Монтерея, посланный капитаном Риего.

Весточка была короткой, посланец передал ее на словах, сказал еще, что весь простой народ поднялся в России против Бонапарта, а войсками командовал генерал Кутузов.

Кусков собрал всех своих людей, даже алеутскую артель. Снова, как при освящении форта, служили во дворе молебен, стреляли из пушки. Женщины от радости плакали, у многих промышленных блестели глаза. Представлялись им сейчас родные поля, заснеженные перелески, отряды мужиков, нападающие на врага, взбудораженные набатом деревни, бегущие французы...

Иван Александрович велел этот день отпраздновать, выставил бочонок рому. Но гульбища не было. Весь вечер вокруг огромного костра сидели поселенцы, обсуждая победу над Бонапартом, хвастаясь, словно сами принимали участие в сражениях. Вместе со всеми у костра сидели Кусков и Катерина Прохоровна. В этот день все были одной семьей.

...После урока с сыном Иван Александрович вышел во двор, затем направился к берегу моря. Миновало уже три месяца, как уехал Алексей, каждый день могла показаться на горизонте шхуна. Караульщик у ворот брякнул ружьем, встал. Кусков узнал Савельева, мужа Фроси. Высоченный, тощий, с круглыми добрыми глазами и щербатым ртом, он был самым тихим и скромным из зверобоев. Никогда ни с кем не спорил, безропотно выполнял все распоряжения.

— Рыбу ловишь, Савельев?

— Ловлю, Иван Александрович. — Зверобой хмыкнул шутке, прикрывая ладонью рот. Два передних зуба он сломал недавно, напоровшись на весло, и стыдился своей неловкости. Разговаривая, сильно окал.

— Ну, лови.

Савельев Кускову нравился, нравилась и его жена, беспокойная, расторопная Фрося. Фрося привязалась к мальчикам и все дни проводила в доме правителя.

Иван Александрович прошел на берег, оглядел пустынный голубой океан, нижней дорогой поднялся к форту, а оттуда в степь. Решил посмотреть на посевы.

Был конец апреля. Бескрайняя, еще не опаленная зноем прерия тянулась до снежных вершин Сьерры-Невады. Высокое небо, казалось, отражало зелень трав. По прерии цвели маки. В расплавленной солнцем вышине, как жаворонок, звенела птица. Еще не было одуряющих запахов лавра и диких роз, лишь «добрая трава» и белые цветы чаппареля распространяли чуть слышный аромат. Сейчас степь напоминала родину.

Пшеница поднялась уже по пояс. Начинал колоситься ячмень. Утренние туманы давали обильную влагу, урожай мог быть небывалым. На огороде, устроенном между фортом и морем, цвели огурцы. В этом климате даже кол, вбитый в землю, выгонял ростки.

Иван Александрович прошел вдоль всего поля. На следующий год можно будет втрое увеличить посевной клин, а ячменя надо попробовать снимать за лето два урожая. Благословенные места! Только бы достать побольше скота и получить от Баранова людей. Коли так пойдет дальше, не только Ситху, все острова удастся прокормить своим хлебом.

Радуясь всходам, Кусков забыл на время все тревоги и опасения. Чуть колеблемая ветром пшеница, звон жаворонка вызвали в памяти давние, забытые образы, колосистое поле, синее небо, березовые леса, тихие улочки Тотьмы, крыльцо родимого дома, откуда скромным юношей ушел искать счастливую долю... Много растаяло снегов и утекло воды!..

Кусков снял картуз, расстегнул кафтан и медленно шел по тропе. Он не торопился, отдыхал. Хотелось подольше пробыть среди полей. Осторожно обходил маки и цветущий низенький кустарник, боясь раздавить их сапогами. С жадностью вдыхал весенний воздух.

На небольшом пригорке остановился, чтобы окинуть взглядом посевы, и, к своему удивлению, заметил в прерии несколько движущихся темных точек. Степь до сих пор была пустынной, появившиеся точки заинтересовали и в то же время обеспокоили Ивана Александровича. Приставив ладонь к глазам, он долго всматривался и наконец определил, что это передвигается отряд, состоящий из полутора десятков всадников. Лошади шли шагом, но расстояние постепенно сокращалось, так что можно было распознать плащи и шляпы испанских солдат, блестевшие на солнце ножны сабель. Отряд двигался к морю, по всей вероятности, направляясь в Росс.

Кусков быстро пошел навстречу. Само по себе появление испанцев не было необычным. В форте бывали гонцы из Монтерея и Сан-Франциско, а после посещения капитана Риего даже начинали налаживаться хорошие отношения. Но сейчас Иван Александрович забеспокоился. Гибель Василия, сообщение Луки и этот большой отряд солдат сразу сплелись в одно звено. Он свернул с тропы и двинулся напрямик к форту, приминая траву и давя сапогами маки.

Всадники его опередили. Не доезжая