— Габри, — сказал Гамаш, и два старых приятеля уставились друг на друга.

— Месье, — сказал Габри.

Он подвинул по полированной деревянной стойке вазочку с конфетами-ассорти и еще одну — с мармеладом, потом вышел из-за стойки и предложил Гамашу лакричную трубочку.

Несколько минут спустя появилась Мирна. Она вошла и увидела Габри и Гамаша, которые тихо сидели у огня. Разговаривали. Чуть не касаясь друг друга головами и коленями. Между ними лежала нетронутая лакричная трубочка.

Когда она вошла, они подняли головы.

— Прошу прощения, — сказала она. — Я могу и попозже. Только хотела показать тебе вот это. — Она протянула Габри лист бумаги.

— У меня есть копия, — сказал он. — Последнее стихотворение Рут. И что оно может значить?

— Понятия не имею. — Она никак не могла привыкнуть к тому, что, заходя в бистро, теперь будет видеть только Габри. Что-то важное исчезло из жизни с тех пор, как Оливье оказался в тюрьме, — словно срубили одну из сосен.

Происходящее было мучительно. Деревня казалась разодранной, раненой. Люди хотели поддержать Оливье и Габри. Арест поверг их в ужас. Они не верили в то, что Оливье преступник. Но в то же время знали, что Гамаш никогда не арестовал бы Оливье, если бы не был уверен.

Ясно было и то, что решение об аресте друга нелегко далось Гамашу. Поддерживать одного, не предавая другого, казалось невозможным.

Габри поднялся, поднялся и Гамаш.

— Мы обменивались новостями. Ты знаешь, что у старшего инспектора теперь есть еще одна внучка? Зора.

— Поздравляю. — Мирна обняла счастливого дедушку.

— Мне нужно подышать свежим воздухом, — сказал Габри — он вдруг почему-то забеспокоился. У двери повернулся к Гамашу. — Вы со мной?

Старший инспектор и Мирна присоединились к нему, и втроем они пошли по деревенскому лугу, где все могли видеть Гамаша и Габри вместе. Рана не была залечена, но и не углублялась.

— Вы знаете, Оливье не убивал его, — сказал Габри, остановившись и заглянув Гамашу в глаза.

— Я восхищаюсь вашей преданностью.

— Я знаю, в нем много такого, что считается отталкивающим. И неудивительно, что это больше всего и нравится в нем мне.

Гамаш издал смешок.

— Но я хочу знать ответ на один вопрос.

— Да?

— Если Оливье убил Отшельника, то зачем ему понадобилось тащить куда-то тело? Зачем везти его в старый дом Хадли, чтобы его там немедленно обнаружили? Почему не оставить его в хижине? Или не спрятать в лесу?

Габри не мог смириться с тем, что Оливье убийца.

— Ответ был получен во время процесса, — терпеливо сказал Гамаш. — Хижину вот-вот должны были обнаружить. Рор прочищал тропинку, которая выходила прямо на домик.

Габри неохотно кивнул. Мирна смотрела, пытаясь взглядом внушить своему другу мысль о необходимости принять неоспоримую истину.

— Я знаю, — сказал Габри. — Но зачем тащить тело в дом Хадли? Почему не спрятать его глубже в лесу, где животные быстро бы сделали свое дело?

— Потому что Оливье не считал тело самой тяжелой уликой против него. Такой уликой была хижина. Годы вещественных доказательств — отпечатков пальцев, волосков, еды. Он не мог и надеяться, что ему удастся все это вычистить. По крайней мере, вычистить надежно. Но поскольку наше расследование сосредоточилось бы на Марке Жильбере и доме Хадли, расчистка тропинки, вероятно, была бы приостановлена. Если бы Жильберы были погублены, то и тропинки никому не понадобились бы.

Голос Гамаша звучал спокойно. Ни малейших признаков недовольства, хотя Мирна знала, что в голосе старшего инспектора могут звучать и недовольные интонации. Она уже, наверное, в десятый раз слышала все эти объяснения Гамаша, но Габри не хотел им верить. Даже теперь Габри отрицательно покачал головой.

— Мне очень жаль, — сказал Гамаш, и было видно, что он не лукавит. — Другие выводы были несостоятельны.

— Оливье не убийца.

— Я согласен. Но он убил человека. Пусть и непредумышленно. Ненамеренно. Неужели вы и в самом деле верите, что он не может убить в состоянии аффекта? Он много лет пытался выманить у Отшельника его сокровище и боялся, что так его и не получит. Вы уверены, что Оливье не мог прийти в бешенство?

Габри помедлил. Гамаш и Мирна задержали дыхание, боясь спугнуть еще неуверенную трезвую мысль, витавшую над головой их друга.

— Оливье не делал этого. — Габри тяжело, раздраженно вздохнул. — Зачем ему понадобилось перемещать тело?

Старший инспектор уставился на Габри. Слова здесь были бесполезны. Если остался еще какой-то способ убедить этого несчастного человека, Гамаш будет продолжать попытки. Он и без того пытался. Ему невыносима была мысль о том, что Габри будет нести это лишнее ужасное бремя — веру в то, что его партнер осужден безвинно. Лучше принять ужасную правду, чем бороться, пытаться выдать желаемое за действительное.

Габри повернулся спиной к старшему инспектору и двинулся в самый центр деревни, сел там на скамейку.

— Какой изумительный человек, — сказал Гамаш, когда они с Мирной тронулись дальше.

— Да, он такой. Вы знаете, он будет ждать вечно. Будет ждать возвращения Оливье.

Гамаш ничего на это не ответил. Некоторое время они шли молча.

— Я встретился с Винсентом Жильбером, — сказал он наконец. — Он говорит, что Марк и Доминик понемногу привыкают к новому месту.

— Да. Выясняется, что, когда Марк не таскает покойников по деревне, он может быть совсем неплох.

— Плохие вести о Марке-коне.

— И тем не менее, может быть, для него так будет лучше.

Это удивило Гамаша, и он посмотрел на Мирну:

— Попасть на скотобойню — лучше?

— На скотобойню? Да нет, Винсент Жильбер отправил его в Лапорт.

Гамаш фыркнул и покачал головой. Ну и сукин сын этот святой!

Они прошли мимо бистро, и он снова вспомнил о полотняном мешочке. Той вещи, которая, будучи обнаружена за камином, более всего остального свидетельствовала о вине Оливье.

Открылась дверь дома Рут, и появилась старая поэтесса, закутанная в поношенное шерстяное пальто; она поковыляла прочь от дома в сопровождении Розы. Но сегодня на утке не было никакой одежды — только перья.

Гамаш настолько привык видеть Розу в одежде, что теперь явление утки в перьях ему показалось неестественным. Эта парочка перешла дорогу и, дойдя до центра деревенского луга, Рут раскрыла бумажный пакет и принялась кормить утку хлебом, а та, размахивая крыльями, устремлялась то туда, то сюда за крошками. Над лугом зазвучало кряканье, оно все приближалось. Гамаш и Мирна повернулись на звук. Но Рут не сводила глаз с Розы. По небу летел утиный клин — утки спешили на юг.