— Не знаю. Ты еще не говорил мне об этом. Но… — и все в молодом широком лице Святослава, и ясные глаза соколича[404]под мощными надбровьями, обведенными темно-русым шелком широких бровей, и потешный от юношеской припухлости нос, и обретшие уже мужскую твердость губы, все в этом ладном лице вдруг наполнилось той глупой гордостью, уроки которой он получил явно не у Богомила, — князь — это особенное… Особенное существо.

— Существо? Но все существа созданы Родом из одного и того же материала: из земли, огня, воды, ветра и пространства. Нет, своеобычность княжества не в этом.

— Тогда… Может быть, княжество… Конечно! Княжество — это порода. Конечно, порода! Ведь княжество передается по наследству.

— Разве? Да мало ли свет видел ублюдков, ведущих родословие от величайших героев Руси? И сколько раз земля русская возращивала благороднейших князей, истых праведников из людей, вовсе не имевших знатного происхождения! — Богомил прищурился. — А предания говорят, что Полкан, спасший Солнцеву Деву от Змея, и вовсе только наполовину человек, а наполовину — конь. Нет, Святоша, княжество — это не порода.

Святослав по обыкновению своему, в случае неумения сразу найти верного решения, уж начинал сердиться на себя:

— Ну тогда это знание. Потому что княжичей с малолетства обучают науке чисел, правилам почитания предков, учат военной мудрости, музыке, учат правильной речи, учат понимать звезды и много еще чему. И, конечно, Закону. Княжество — это знание.

— Подумай еще, дорогой. Ведь много в мире людей, которых никак не назовешь князьями, и тем не менее они владеют глубокими и разнообразными знаниями. Так что княжество нельзя приравнять к знанию.

— Так что же такое — быть князем?!

— Понимание того, что такое лучший среди людей у разных народов свои. Но для русских князь — это тот, кто подобно волхву, постигнув основу совершенного порядка — светозарного Рода, пребывающего внутренним правителем всех существ, осознав свое предназначение в нем, очистил мысли свои от обмана предметов восприятия, кто успокоился, освободившись от страсти и мирских привязанностей, идет дорогой, назначенной ему свыше, к достижению цели, дарованной ему Родом. А вместе с тем княжество — это и порода, и знание, и действие, и благочестие. Вот и смекай.

— Но ведь князь должен быть вождем.

— А как возможно стать вождем, не осознав веления Истинного, Знающего и Блаженного? — Богомил потрепал по предплечью как-то скисшего молодца и, отстранившись от него, заложив свои большие сильные руки за голову, неким особенным взглядом, верно, проницающим закопченные стены избенки, вновь воззрился на то, что познаваемо лишь переживанием. — Вот ты, говоришь, на весь день волковать уходил. Но скитался ты по лесам со своими товарищами не для того, чтобы потешиться напрасной кровью, а ради доброй жизни своего племени. А как же такое может совершиться без мысли о Роде? Просто, беседуя с ним, ты уже и не помышлял о наивных знаках, непременных для иного, кто только нащупывает пути к соприкосновению с Тем, Кто состоит из бытия, мысли и блаженства. И это твое достижение, которое меня радует.

— А-а… Это точно? Это так? — точно иссохшее растение окропленное водой оживился Святослав.

— Так, — улыбнулся волхв. — Но знаешь, Святоша, пока еще не смерклось, помоги-ка мне ушат[405]с водой со двора в избу затащить. А то как бы вода в нем к утру не замерзла.

Богомил поднялся с лавки, накинул на плечи овчинный тулуп, взял в сенях водонос, и двоих — учителя и ученика — охватила наполненная запахами хвои, первого снега и печного дыма синеватая стынь близких сумерек. Но вместо того, чтобы скорее бросаться к ушату, вставлять малую палку водоноса в круглые отверстия деревянных ушей и тащить его в дом, что, вроде бы, они и собирались здесь делать, эти двое вдруг почему-то стали разглядывать ничем не примечательное окружение, ни одна из деталей которого, надо думать, не могла послужить для них новизной.

Несмотря на то, что месяц листопад еще не миновал, раскидистые яблони и стройные груши давно лишил изветшалого убора неучтивый Листобой[406]. Длинные гряды между деревьями, на которых не так давно кудрявились морковь, репа и прочая огородная зелень, запорошил тонкий снег, расписанный еще различимыми в дремчивой синеве треугольниками вороньих лап. Небо на удивление для этой поры года было открытым, и за дырявыми ошметками облачного веретья уж проглядывали первые звезды. По бегу этих рваных облаков проницательный мог судить, что вечно переменчивый неизменный ветер — дыхание Богов, наполненный Тем, Кто изнутри правит ветром (Кого сам ветер не знает), несет уклончивый образ грядущего. А по тому, как вдыхает непроявленное Мать-сыра-земля, как пьет холод ветра Сварог-Небесный, мог понимать он, каким это грядущее желает видеть великий, всепроникающий Род.

— Даже Боги дышат непрестанно,

То же люди и земные твари,

Ибо вдох и выдох — есть основа

Живота великих и ничтожных;

Кто почтет дыхание, как Рода —

Полного достигнет срока жизни.

Не даром же говорят, что дыхание — это познание.

— Но дышат-то все одинаково, — подал голос Святослав, следя взглядом поднимающуюся в гору под злобные жалобы возничего лошаденку, что тащила убогую телегу, — значит ли это, что любому доступно постичь сокровенное знание, дарованное Родом?

— От кого же ты такое услыхал, будто дышат все одинаково? От посольских греков, которые полжизни доили овец или были скоморохами, или рыночными ясновидцами, наемными вояками или теми, кто заплетает волосы, а потом силою тридцати трех уловок и тридцати трех уверток, при помощи мздоимства, лести и срамных услуг из лачуг угодили во дворцы, сменили лохмотья на парчу и возомнили себя князьями? Ведь они по природной скудости ума искренне верят, что княжество — это драгоценный наряд и мирской чин. Я говорил тебе, что высоких свершений невозможно достичь без подвижничества. И все же нельзя постичь Рода даже тщательным изучением. Он сам отмечает того, кого возлюбит, и только им постигается.

— Так, может, тот избранный, кому Род пожелал открыть свою природу, мог бы записать все открытое ему в грамотах?

— Ты знаешь, что русские волхвы не передают… или… не должно передавать высшее Знание никому, кроме ученика, которого изберет опыт их сердца. Даже обговаривать Учение возможно только с равным, дабы не искушать тех, кому эта тягость не по силам. Но как за время своего нахождения на этой земле любое создание Бессмертного, кроме его самого, проходит шесть состояний — рождение, пребывание, рост, изменение, угасание и умирание, так и самое человечество истощается ближе к концу времен. Когда волна разрушения касается хранителей белого[407]Знания, среди них появляются те, у кого становится возможным получить его не ценою истинных заслуг, а подношением даров. О, если бы также легко этим покупщикам было осмыслить то, что они приобрели! Потому-то и указывает Высший Владыка беречься оскверненных, нестойких, жадных, колеблющихся, обеспокоенных, сомневающихся. Они, неспособные к пониманию, благоприятное называют неблагоприятным и неблагоприятное — благоприятным.