Но по приезде сюда вдруг выяснилось, что в Риме в эту игру играют решительно все — каждый делает вид, будто знает Цезаря или верит в него. Статуи его находятся повсюду, в самых разных позах, я вижу его сидящим или стоящим, улыбающимся или хмурящимся. Люди рассказывают о нем, как будто он все еще здесь, а его Форум с фонтанами и конной статуей — одно из самых популярных в городе мест.

Я зашел в храм — да, как ты и говорила, там стоит твоя статуя! Мне нравится представлять себе, как были шокированы римляне, когда Цезарь поместил ее там. Теперь все к ней уже привыкли. Рядом стоит его статуя — приятно видеть вас вместе, пусть и в мраморе.

Я поднялся на ту виллу, что по завещанию Цезаря отошла римскому народу, прошелся по тропинкам и попытался что-нибудь вспомнить. Но нет, ничего не всколыхнулось — видно, я был тогда слишком мал. Дом теперь используется служителями садов, и внутрь меня не пустили.

Но самое сильное впечатление я получил на Форуме, в храме Божественного Юлия. Там стоит искусное изваяние, и чело Цезаря в знак божественности венчает звезда, словно диадема. Я долго стоял там молча и обращался к нему. Да, я чувствовал, что он говорил со мной, что он узнал меня и остался доволен мной, что он… любит меня. Удивительное, непривычное ощущение! Оно буквально переполнило меня, хотя теперь, доверив его словам, я вижу, что не в силах полноценно передать свое впечатление. Я внимательно прислушивался к тому, что говорили люди, когда приносили в храм цветы, свечи или иные подношения, которые складывали у его ног. Они обращались к нему с мольбами.

— Цезарь! — просила одна женщина. — Смилуйся над моим сыном, он служит в армии в Иллирии. Защити его!

А паренек моих лет сказал:

— Цезарь, помоги мне, когда вырасту, стать таким же отважным воином, как ты!

Но больше всего меня растрогал один мужчина. Он ничего не просил, а просто положил у ног статуи венок и промолвил:

— Благодарю тебя за то, что шестьдесят пять лет назад ты родился на свет.

И тогда я мысленно произнес:

— Отец, прошу тебя, обрати благосклонный взор на твоего сына, носящего твое имя.

Сказал — и почувствовал его руку на своих волосах. Я знаю, что это было реально.

Завтра пройдут особые празднества у усыпальницы, и все статуи будут украшены гирляндами. Спасибо тебе за то, что разрешила мне приехать. Спасибо и за то, что столько рассказала мне о нем, вызвав желание приехать.

Твой любящий сын П. Цезарь.

P. S. И есть целый месяц, названный в честь отца, так что тридцать дней подряд люди произносят и пишут его имя!

Я улыбнулась. Итак, мечта сына исполнилась: он ощутил присутствие Цезаря. В конце концов, убийцы не достигли своей цели: Цезарь по-прежнему жив и пребывает в Риме.

Царица, моя госпожа!

Это я в самом высоком смысле, конечно. У нас все в порядке. Хочу поведать о событиях в храме Божественного Юлия, поскольку знаю, что тебе будет любопытно узнать об этом.

На двенадцатый день месяца, что раньше назывался квинтиллием, а теперь — июлем, в честь божественного Цезаря устраивают грандиозные, почти грандиозные и не слишком грандиозные сборища. С тех пор как девять лет назад в этот день на небе увидели таинственную комету, он стал важным праздником. Задолго до рассвета поток народа потянулся в храм, дабы предложить свои дары, но официальные церемонии начались только в середине утра.

Читали стихи. Вергилий, к которому ты прониклась особой любовью после того, как он воспел бракосочетание Антония и Октавии, не пропустил и этого случая. Он выступил вперед, развернул свиток и стал декламировать:

Дафнис красе лучезарной дивится пред неба порогом,

Тучи и звезды он зрит под ногами своими.

Ибо он бог, и да милостив будет к тому, что ему в эту пору подвластно.

Потом он развернул другой свиток и прочел:

Солнце во лжи упрекнуть ни один человек не дерзает,

Ибо нередко оно, освящая лучами своими,

Замыслы темные нам раскрывает, измены и тайную злобу,

Дабы не сгинул во тьме Рим, безвозвратно лишенный

Цезаря-бога и ввергнутый в скорбь и злосчастье.

Хоть затуманился солнца божественный лик от печали,

Все ж не допустит оно торжества нескончаемой ночи.

Тут он обвел собравшихся взглядом своих темных глаз — видать, чтобы удостовериться, какое впечатление произвели эти строки. Убедившись, что его внимательно слушают, понес еще большую невнятицу:

Не было прежде, чтобы столько молний небесных разило,

Не было грозных комет явлено столько народу.

Боги моей стороны, Ромул и мать наша Веста,

Ты, что Тибр бережешь и вершину хранишь Палатина,

Ставить препоны не будете вы бесподобному юному

Принцу в том, чтобы он миру вернул благолепье.

Клянусь, в тот миг мне показалось, что речь идет о Цезарионе, что поэт каким-то образом узнал о нашем присутствии и сейчас все взоры обратятся к нам. Но нет, вскоре стало ясно, кого он имел в виду.

Крови пролито довольно за то, что презрел обещание в Трое

Лаомедон и навлек он небес недовольство.

Ты же, о Цезарь, вещаешь народу о благостном мире державном,

Не возглашая земные триумфы превыше покоя.

Он имел в виду не кого иного, как Октавиана. Именно Октавиан был тем «юным принцем». Нынче, когда римляне говорят «Цезарь», сразу и не поймешь, о ком речь. Имена одинаковые, всюду путаница, так что «юный принц» даже помогает понять, про кого толкуют, — я, глупец, не сразу это понял.

Никто больше не называет его Октавианом. Когда у меня поначалу срывалось с языка это имя, люди хмурились, словно забыли, под каким именем он вступил на свое поприще. Теперь он ЦЕЗАРЬ, иногда «молодой Цезарь» чтобы отличить от настоящего. Но даже это различие постепенно сходит на нет.

Закончил Вергилий так:

Дафнис, не всуе ли ты созерцаешь на небе былые созвездья?

Новой звезды свет узри, имя ей — Цезарь великий!

Семя Дионы свой свет благодатный роняет на нивы, и зреют колосья отменно,

И виноград на холмах наливается солнечным соком.

По завершении он почтительно коснулся серебряной звезды на лбу статуи.

Вперед выступил еще один поэт, чуть помоложе, тоже тебе известный. Зовут его Гораций — тот самый, что сражался бок о бок с Брутом. Он тоже развернул свиток и, обращаясь к статуе, принялся декламировать:

Дар милосердный мы зрим мягкосердечного бога,

Дом для бездомных дарован по предначертанью.

Отблеск то века златого, прибежище доблести славной.

От клеветы и от буйства, от пагубной скверны свободно,

В тайне убежище то средь западных волн пребывает.