На перроне меня встречали двое знакомых из Барбетона, у которых я собирался погостить несколько дней. Нам предстояла тридцатимильная поездка к их дому. Сначала дорога шла по живописной горной местности, а затем, когда мы миновали каменную арку, внезапно перед нами открылся вид на прекрасную долину — возможно, самую прекрасную во всей Южной Африке. Она простиралась вдаль на многие мили, как огромное зеленое озеро, а на горизонте ее окаймляла голубовато-синяя горная гряда, в которой я узнал северные отроги Дракенсберга. В этот ранний час, когда над вельдом еще лежал утренний туман, становилось понятным, почему долину назвали Кап-вэлли: во всем Союзе не сыскать места, которое так бы напоминало горы Капа. Я никак не мог отделаться от ощущения, что сейчас, за следующим поворотом перед нами блеснет кромка океана. Друзья поведали мне, что порой утренний туман принимает такие причудливые очертания, что кажется, будто за долиной лежит неподвижная Столовая бухта.

— На прошлой неделе, — пересказывали мне последние новости, — автобус на Нелспрейт задержался в пути из-за черной мамбы. Представляете, автобус только вывернул из-за угла, а навстречу ему змея! Она как раз переползала дорогу. От неожиданности мамба подалась назад и приняла боевую стойку. Пришлось ждать, пока она успокоится и уползет с дороги.

Спускаясь в долину, мы остановили машину и вышли, чтоб я мог полюбоваться зарослями барбетонской маргаритки (или герберы Джемсона), которая густым ковром покрывала придорожные пригорки. Этот милый цветок, частый гость английских садов, выглядит совсем иначе, когда растет на родной почве. Надо сказать, что Барбетон отнюдь не единственное место, где произрастает эта яркая и очаровательная гербера. Ее можно видеть также в Южной Америке, в тропических областях Азии и на Мадагаскаре. Но европейские ботаники впервые обнаружили ее в Барбетонской долине, что и определило имя цветка. В 1884 году барбетонская маргаритка попала в Британию и же сразу завоевала сердца английских садоводов.

Городок Барбетон — продукт разразившейся в Южной Африке золотой лихорадки — уютно устроился в одноименной долине у подножия горного хребта. Мы остановились перед добротным каменным домом, который вполне мог бы стоять где-нибудь в Камберленде. Однако стены его были увиты субтропическими вьющимися растениями, а сад наводил на мысли об оранжереях Кью.

После завтрака я вышел прогуляться по городу, который, казалось, мирно дремал в ослепительных лучах солнца. Нужно обладать очень буйной фантазией, чтобы хоть как-то увязать его с эпохой золотой лихорадки. Здесь даже здание бывшей биржи переоборудовано под гостиничный гараж! Тем более интересно было послушать восьмидесятилетних старожилов, которые, между прочим, выглядели не больше чем на семьдесят. Похоже, таковы последствия местного климата: перевалив через некую критическую точку, старики перестают меняться как внешне, так и внутренне. Во всяком случае память у них отменная. О былых временах они говорили с заметной гордостью и легким сожалением. Так состарившийся (и давно уже добродетельный) повеса вспоминает далекие времена своей беспутной молодости. По их словам выходило, что Барбетон был в ту пору сильно пьющим городом, куда стекался самый разнообразный люд. Были в этой толпе и охотники за богатством, и содержатели многочисленных салунов, и желтоволосые красотки, которые на мгновение явили Барбетону истинный йоханнесбургский шик и снова упорхнули во вновь открытый Ранд. И хотя события, о которых рассказывали старики, отстояли от нас всего на шестьдесят лет, они никак не согласовывались с нынешним видом города, с его теннисными клубами и молочными барами.

Наверное, на моем лице отразилось недоверие… И тогда мне посоветовали заглянуть в Барбетонский клуб. Совет оказался хорош! Если хочется на время окунуться в атмосферу маленького южноафриканского городка золотоискателей, то лучший способ для этого — посидеть часок-другой в Барбетонском клубе. В этом месте все осталось, как шестьдесят лет назад. Клуб представляет собой длинное бунгало с решетчатой верандой. Внутри по стенам развешаны старые пожелтевшие фотографии, с которых на вас смотрят мужественные лица тех, чьими усилиями возникла современная Южная Африка.

Время от времени к зданию подъезжает запыленный автомобиль, и по ступенькам веранды поднимается загорелый мускулистый мужчина в шортах цвета хаки и рубашке с коротким рукавом. На вид ему никак не дашь больше пятидесяти. Однако, разговорившись, вы с удивлением узнаете, что ваш собеседник разменял восьмой десяток. Он пристраивает свою шляпу на крючок и заказывает в баре виски с содовой. Если вам повезет и в клубе окажется еще один представитель того поколения, вы услышите массу интересных историй. Они тем более ценны, что исходят от непосредственных участников тех давних событий. Эти мужчины, что называется, «тертые калачи». Многие из них помнят мистера Родса и времена открытия Родезии. В Барбетон они приезжают по делу — зайти в банк или воспользоваться услугами железной дороги. А вообще они живут на своих больших фермах, где в зимнее время выращивают овощи для Йоханнесбурга, а в летнее — такие фрукты, как манго, папайи, гуавы, бананы, апельсины и маракуйю.

Они рассказывали мне, как успех двух братьев Барберов породил лихорадку восьмидесятых и привлек бесчисленные толпы в Барбетон. В горах появлялись все новые шахты, и через город непрерывным потоком следовали караваны строителей с осликами, гружеными динамитом и кирками. Тогда это был самый востребованный товар.

— В то время можно было встретить довольно странных людей, — рассказывали мне. — Как-то раз здесь объявился один тип из Порт-Элизабета. Все жаловался на свою жену: дескать, не готовила она ему обедов — как ни придешь с работы, а пожрать нечего. Ну, парню это в конце концов надоело. Он оседлал своего пони и отправился в Барбетон! Прожил здесь в полном одиночестве двадцать лет. Затем в один прекрасный день к нему приехал сын, за ним дочь, а следом объявилась и старая леди собственной персоной. И разрази меня гром, если у них не случился второй медовый месяц. Уже здесь у них родился третий ребенок — мальчик, который и унаследовал ферму старика. Напрасно смеетесь, я могу вам показать эту ферму…

А вот еще одна история, которая надолго запала мне в память. Приключилась она десять лет назад с человеком по имени мистер Л. Э. О. Лаундес (и заметьте, инициалы-то подходящие!)

Ему чудом удалось вырваться из когтей раненой львицы. Та прыгнула на него из зарослей и схватила за руку. Тут бы и конец мистеру Ааундесу пришел, да выручил чернокожий слуга, который с расстояния трех ярдов насмерть застрелил львицу. Самое же интересное заключается в том, что мистер Лаундес по материнской линии происходил от сэра Джеймса Гайера, лорд-мэра Лондона, который прославился благодаря схожей истории. Во время путешествия по Востоку этот почтенный джентльмен тоже побывал в когтях льва, но сумел остаться в живых. В благодарность за свое чудесное спасение сэр Джеймс завещал деньги церкви Святой Екатерины в Кри, чтобы там ежегодно читали «Львиную проповедь». И представьте себе, проповедь действительно читается со времен Карла I. Полагаю, мистер Л. Э. О. Лаундес обладает самой блестящей львиной историей во всей Африке!

Отправляясь спать, я с некоторой тревогой заметил, что на окнах нет противомоскитной сетки. А ведь меня еще в Йоханнесбурге предупреждали, что Барбетон находится в малярийном поясе. Выяснилось, что опасения мои напрасны, ибо за последние годы положение в Барбетоне сильно изменилось. Городу удалось избавиться от этой напасти. И действительно, я провел в Барбетоне несколько дней и все это время спал с открытыми окнами. Ночью в горах разразилась сильная гроза. Меня разбудил звук хлопающих ставен. Ослепительно яркие молнии — я таких никогда не видел! — прорезали ночное небо. Они сопровождались оглушительными раскатами грома, которые звучали почище артиллерийской канонады. Истощив свою мощь, гром откатывался в горы и превращался в глухой рокот, от которого сотрясались недра земли. Вскоре хлынул дождь, он лил мощными косыми потоками, и в промежутках между раскатами грома я мог слышать, как журчат десятки ручейков и заливаются трелями счастливые лягушки. Невероятно, но после всей этой жуткой какофонии наступило обычное утро. Небо выглядело безоблачно-голубым, а на ветке сидел пересмешник, счастливо избегнувший гибели в ночном потопе, и распевал свои нехитрые песенки.