Открой ее, Джером.

Разве он не молился о том, чтобы этот стук утих? Разве не молился об очищении? Разве не умолял Господа явить ему свет, вывести на благой путь? Но по-прежнему лишь желание, искушение, дьявол являются ему из каждой песчинки, взывают к нему со всех пухлых алых губ, а Христос не являлся ему ни разу, не удостоил его ни малейшим проблеском своего присутствия, ни единым слабым промельком во сне — ни разу за почти семьдесят лет жизни!

Ты знал, что никто не видит тебя.

Как может человек победить в такой битве? Откуда ему взять силы?

Час приближается, Джером. Это мой последний подарок тебе. Еще раз ощутить прикосновение тела к твоему телу. Любовь. А потом — быть может — покой.

Он слышит, как звенит звонок в коридоре, распахиваются двери и тысячи юных ног топочут, убегая на волю.

Плетешься по вестибюлю к кабинету священника, и каждый шаг без Лори как будто разрывает его на мелкие кусочки. Достаешь телефон. Он смотрит на тебя, пустой и равнодушный. Ты представляешь себе, как встретишься с ней и расскажешь о том, что сказал тебе отец, может быть, даже расскажешь ей обо всем, а она скажет тебе что-нибудь умное, доброе. Это всего лишь соревнования по плаванию, Дэниел, ничего особенного. Привет, диджей, не волнуйся, все будет хорошо. Когда представляешь, что она рядом с тобой, то это как бальзам на рану.

Где ты?

Ты пишешь ей эсэмэску, а потом стираешь текст. Ты ведь уже оставил два голосовых сообщения, а в таких вещах действуют свои правила: тебе не хочется, чтобы она подумала, будто ты в отчаянии. Но ты и вправду в отчаянии! И неотосланное сообщение мучительным рикошетом отскакивает в тебя:

Где ты где ты?

— как раскаленный докрасна пинг-понговый мячик. Ты спускаешься по лестнице, проходишь мимо лаборатории Рупрехта. В кабинете священника тишина. А потом на секунду, словно у тебя вдруг прорезается жутковатый дар ясновидения, ты как будто видишь его по другую сторону двери: он неподвижно стоит, будто гигантский богомол. Ты снова раскрываешь телефон. К черту правила! Набери сообщение и отошли его:

Где ты?

Ты стучишь в дверь.

— Войдите, — отзывается голос.

Ты входишь и видишь за столом отца Грина с фарфоровой чашкой, чопорно поднесенной к губам, с маленьким черным служебником, зажатым в руке.

— Ну вот и хорошо, Дэниел, — говорит он. — Закройте дверь, ладно? Сегодня нас здесь только двое.

Чпок! Чпок! Чпок! Если ты любишь пинг-понг, то в пятницу вечером тебе самое место в комнате отдыха для младшеклассников: там игра в разгаре. Стол тикает, как обезумевшие часы, а непобедимый чемпион Одиссей Антопопополус, несмотря на жестоко искусанную лодыжку, продолжает побеждать всех партнеров.

Исход пансионеров, разъезжающихся на выходные по домам, уже прекратился, из тех, кто остался, некоторые снуют из комнат в коридор и обратно, прыскаются лосьонами после бритья и группками выходят куда-то на вечерние улицы, а некоторые нашли себе другие способы развлечения.

— Эй, гляди, Джефф! Вот это ты — чистишь зубы сегодня утром.

— Эй, глядите-ка, а вот я!

— Эй, Виктор, а вот Бартон Трелони бьет тебя по башке — помнишь?

— Еще бы!

Марио, сидя на скамье, пролистывает видеотеку в своем телефоне.

— Джефф, вот опять ты — что-то вытаскиваешь из шкафа. Эй, Деннис, а вот ты говоришь мне, чтобы я перестал тебя снимать.

— Черт возьми! Неужели у тебя там нет хоть какого-нибудь порно, а?

Тут открывается дверь, и в комнату входит Рупрехт. Он вырядился в школьный блейзер, рубашку с запонками, и весь с головы до ног как будто сверкает.

— Ого! Классно выглядишь, Минет!

— Куда это ты, Рупрехт? Идешь к монахиням звать их на свидание?

Окутав себя густым облаком лака для волос, Рупрехт излагает свою последнюю версию “Операции ‘Сокол’”, а именно: он намерен пойти туда, замаскировавшись под самого себя, Рупрехта Ван Дорена, и объяснить монахиням, что его научную работу, то есть установку из фольги, забросили за стену их школы хулиганы, и попросить их вернуть ему ее.

— Неплохо, — отзывается Деннис. — Может, это и сработает.

— Правда, есть опасения, что они могли видеть, как я вылезал через окно прачечной, — говорит Рупрехт. — Но я все-таки рискну. — Он разглядывает свое отражение в зеркале над рукомойником.

— Придурки! — презрительно бросает в адрес группки ребят Даррен Бойс, направляющийся к ванной комнате.

Он выходит, и одновременно входит Скиппи — вернее, он вдруг возникает в дверном проеме, хотя от него исходит такое осязаемое ощущение тяжести, что даже трудно представить себе, что он может как-то передвигаться, словно у него появилась какая-то личная гравитация, которая не дает ему шевельнуть ни руками, ни ногами. В руке он зачем-то держит фрисби.

— Эй, Скипфорд! Как упаковка — справился?

— Не дал отцу Грину себя отыметь, а?

— Ну хотя бы упросил его сначала ужином угостить?

Скиппи, не говоря ни слова, переваливает через порог.

— Слушай, а что это ты с фрисби, Скип?

— А как же твое свидание?

— Она только что позвонила. — Он волочит ноги по линолеуму как зомби. — Она не может прийти, она заболела.

— Заболела? А что с ней такое?

Он пожимает плечами:

— Кашель.

— Чушь!

— Ну что за фигня!

— Может, тебе пойти к ней домой?

— Похоже, ей не очень-то этого хотелось.

— Уф! Да девчонки же никогда тебе не говорят, чего им от тебя хочется, — заявляет Марио. — Это урок номер один при общении с телками. Тебе нужно отправиться к ней прямо сейчас и поцеловать как следует.

— Ну, даже если целовать ее сейчас нельзя, хотя бы грудь потрогать можно? — вставляет Виктор Хироу.

— Виктор прав, — подтверждает Марио. — Я, конечно, не врач, но, думаю, еще никто не заболел от того, что потрогал девушку за грудь.

— Скорее можно заболеть, если не потрогать ее за грудь, — задумчиво замечает Виктор.

— Ну, а если тебе неохота, — говорит Джефф, видя, что Скиппи не слишком радует такая идея, — то оставайся с нами. Может, в пинг-понг очередь займешь?

— Или поиграешь со мной в русскую рулетку? — предлагает Деннис. — Я играю с пятью пулями.

— Или вот… — Марио снова раскрывает свой телефон. — Вот, погляди, Скип, это Джефф. Он чистит зубы, видишь? А вот это чайка на поле для регби… вот просто поле для регби, уже без чайки… а вот ты входишь в дверь, помнишь?

— Черт возьми, Марио, это же было три минуты назад! Конечно, он помнит!