И в самом деле, с подачи резидентуры советское посольство в Бельгии принимало меры, чтобы «заполучить» Бориса Солоневича[185]. Но бельгийские власти не спешили, мотивируя задержку «отсутствием закона о военных преступниках». Советскому послу было заявлено, что только после принятия парламентом такого закона вопрос о выдаче Солоневича будет рассмотрен. А вскоре Борис был освобождён из тюрьмы и «по состоянию здоровья» (болезнь глаз) направлен «под домашний арест». Летом 1946 года суд всё-таки состоялся, и Борис был приговорён к двухлетнему заключению. Через считаные недели он был освобождён по ходатайству бывшего царского консула Буткевича, который являлся одним из руководителей так называемого Нансеновского комитета.

В 1948 году Борису удалось получить визу и выехать в США. Он некоторое время жил в Чикаго, сотрудничал в газете «Новая жизнь» и писал романы приключенческого или антисоветского содержания.

После настойчивых поисков Иван связался с Всеволодом Левашовым. Они возобновили переписку. Оказалось, что друг находится в американской зоне оккупации, в лагере «Парш» в Зальцбурге. Там он в начале 1947 года женился на Татьяне Владимировне, урождённой Киреевой. В «дипийском» лагере они работали рядом. Особенно сблизила их «тайная деятельность» по изготовлению фальшивых документов для тех обитателей лагеря, которым, как и Левашову, грозила выдача Советам. Из воспоминаний Татьяны Владимировны:

«Спешная работа по изготовлению таких документов началась ещё до того, как я вышла замуж за Всеволода Константиновича, но продолжалась и долго после того, как мы поженились и получили от лагерной администрации отдельную маленькую комнату, в которой и образовалась штаб-квартира новой индустрии. Индустрии спасения человеческих жизней. В этой маленькой комнатке работали два энергичных русских антикоммуниста: Всеволод Константинович и скромный талантливейший художник-график из новой эмиграции… Надо было видеть, с каким удовлетворением, граничащим с восторгом, они после проделанных сложных операций вручали нуждающемуся потрёпанную метрику или какое-нибудь удостоверение личности!»[186] Так у Левашова появился паспорт на новую фамилию — Дубровский (фамилия его родного дяди), и он мог отныне чувствовать себя увереннее.

Переписка Солоневича и Левашова была в основном посвящена проектам возобновления издательской деятельности. Как вспоминала Т. В. Дубровская, «имея за спиной опыт издания печатных органов „Голоса России“, „Нашей газеты“ и „Родины“, совершенно естественно было мечтать об их продолжении и, конечно, как и в Софии, — обоюдными усилиями. В Германии, где находился И. Л. Солоневич, и в Австрии, где в беженском лагере жил Всеволод Константинович, царил полный развал, и казалось, что эти мечты не превратятся в действительность»[187].

Для перемещённых лиц были установлены жёсткие правила, существенно ограничивающие их права. Уже счастьем было то, что семейство Солоневичей могло жить не в самом лагере, а за его пределами! В книге «Диктатура импотентов» Солоневич подробно рассказал о том периоде.

«В 1946 году, находясь в культурной Германии и состоя под попечением культурных оккупационных властей, мы всё-таки развели огород… Нам, „Ди-Пи“, по существующим законоположениям огородов разводить не полагалось. Мы нашли полянку в лесу, выкорчевали десятка три пней и посадили огурцы — семена были, конечно, куплены на чёрном рынке. Огурцы предполагалось засолить на зиму и обеспечить себя витаминами. Бочек для засола не было. В местном магазине… продавались какие-то полубочонки — неудобные и нелепые. Но можно было приноровить и их. Это, оказалось, были параши. Я купил одну. В магазине г-на Кюка в городе Холленштедте, округ Харбург, я дал официальную подписку в том, что эту парашу я буду употреблять только по её официальному назначению. Она всё-таки пошла под огурцы. Так нарушил закон не один я».

С нарушителями закона оккупационные власти боролись теми же способами, что и предыдущая — нацистская: запугиванием, угрозами, поощрением доносительства, облавами. Попадал в облавы и Солоневич, которому по писательским и отъездным делам приходилось много ездить за пределы района его приписки в качестве «ди-пи» (с начала 1946 года он хлопотал о выезде в какую-либо из стран, «безопасных» в плане выдачи Советскому Союзу).

Чтобы не рисковать лишний раз, Солоневичи старались перейти на самообеспечение, развивали «натуральное хозяйство». Например, отсутствие хозяйственного мыла в продаже было возмещено изготовлением мыла самопального. Как-то Иван поделился в кругу семьи воспоминаниями о том, что точно такую же «мыльную нужду» он, Тамара и Юра испытывали в годы военного коммунизма, но — голь на выдумки хитра: варили своё собственное мыло да ещё приторговывали излишками на рынке. Иван перечислил необходимые ингредиенты для кустарного изготовления мыла, описал процедуру варки.

Так получилось, что домашняя технология «мыловарения» в изложении Ивана довольно скоро пригодилась. Инга и Рут узнали, что в хозяйстве Шютте по естественным причинам сдохла одна из хрюшек. Она была погребена на окраине леса. Узнав об этом, жёны Солоневичей стремглав бросились к месту её захоронения с лопатами и кухонными ножами. Хрюшка была извлечена на свет и подвергнута аутопсии, но не для определения причин смерти, а с целью извлечения жира.

Проверенная жизнью технология мыловарения не подвела. Свиное сало, щёлок, вода из пруда, — из этой комбинации исходных элементов удалось изготовить вполне терпимое по качеству мыло, тошнотворный аромат которого разносился по всей округе в дни постирушек и помывок.

В середине 1946 года агенты МГБ установили место жительства Солоневичей — село Аппельбек, Холленштедтский район, неподалеку от Гамбурга. Сотрудники ведомства были настолько загружены работой, что розыскное дело № 973 на Ивана Солоневича завели с большим запозданием — 6 февраля 1948 года! Оно находилось «в производстве» 4-го Управления МГБ. Фамилия Ивана Солоневича значилась также на 736-й странице алфавитного розыскного списка № 1 МГБ СССР. В годы войны Солоневич, отбывая ссылку в Померании, ни разу не попал «в поле зрения» НКВД и Смерша. Поэтому в постановлении на заведение дела ему вменялись «старые грехи»: организация «штабс-капитанского» движения, издание газеты «Голос России», участие в «созданном немцами» «Русском национальном фронте».

В июле 1946 года Ивану Солоневичу пришлось лечь в больницу в городе Бухгольц-ин-дер-Нордхайде. «У меня появилось нечто вроде ревматизма», — писал он, явно преуменьшая серьёзность свой болезни. Больше, чем ревматизм, его беспокоили острые желудочные боли. Выбор больницы был определён тем, что туда перебрался из Винзена Эрнст Кюглер, тот самый, который излечил год назад Рут и Ингу. Кюглер хорошо знал русский язык, был знаком с основными произведениями своего пациента и, самое главное, был монархистом. Иван Солоневич получил в качестве «почётного гостя» отдельную палату и, по его словам, был подвергнут «самым современным методам лечения». Главной темой для общения была, конечно, монархическая. Кюглер ностальгически вспоминал о годах своей жизни в Российской империи, о великодушном «стиле правления русского самодержавия».