Я вернулась со свадьбы примерно в полдень следующего дня. Дом, в котором я жила раньше и в котором до сих пор находились мои вещи, с каждым днем казался мне все более и более далеким и чужим, а дом, в котором я жила сейчас, — все более близким и родным. Когда я вошла в него, Анхель делал себе бутерброд. Дон с радостным лаем бросился ко мне. Анхель не знал, где Вероника.

— Наверное, обходит своих клиенток, — сказал он.

Потом он с задумчивым видом уставился на меня. Я не могла скрыть, насколько довольна, и поэтому время от времени мысленно напоминала себе о своей трагедии и пыталась сконцентрироваться на мыслях о своем настоящем. Мне следовало бы поесть, но я не была голодна. Я, наверное, впервые за все время общения с Анхелем улыбнулась ему.

— Меня радует, что настроение у тебя уже получше, — сказал он.

Даниэль раньше возил Анхеля в школу на такси, но сейчас ему приходилось уезжать на работу раньше, и Анхель оказался предоставленным самому себе. Поэтому я вызвалась проводить его в школу, а заодно и погулять с Доном, и после уроков, если он не будет возражать, проводить его из школы домой. Мне хотелось заботиться об этой семье, чтобы с ними не произошло ничего плохого.

Я чувствовала себя ответственной за Анхеля. Он не должен был расплачиваться за эгоизм других людей. Он не был виновен в том, что произошло со мной, — как, впрочем, не была в этом виновата и я сама.

Анхель пошел рядом, подстраиваясь под мою походку. Одежда болталась на нем и выглядела размера на три-четыре больше, чем нужно, как будто ему постоянно покупали вещи на вырост.

Проводив Анхеля и вернувшись домой, я открыла входную дверь и сразу почувствовала какую-то неловкость. Я впервые находилась совершенно одна в этом доме — доме, который мог быть моим родным еще с детства. Дон отказывался заходить в дом, ему хотелось еще побегать на улице, но в конце концов он сдался и, улегшись на своем одеяле и положив морду на лапу, с обиженным видом уставился на меня. Чего он хотел, так это играть, резвиться в свое удовольствие, делать то, что нравится, и быть счастливым. Я раньше тоже была, вне всякого сомнения, такой же, как Дон. Даже под недреманным оком Лили я бегала, играла и представляла себе, что нахожусь в каком-то совсем другом месте.

Поскольку мне стало неловко внутри этого дома, я решила не заходить в жилые комнаты. Бетти смотрела на меня с портрета, Дон — со своего одеяла. Я решила навести порядок в кухне и вытереть пыль в гостиной, но первым делом попыталась удалить с поверхности стола из красного дерева круг, оставленный стаканом. Эти мои действия наверняка понравились бы Бетти. А еще я — хотя мне и не следовало этого делать — открыла холодильник и положила в миску Дона спагетти, оставшиеся от вчерашнего ужина. В этом доме чаще всего ели спагетти с помидорами, а для балерины такая еда — самая настоящая отрава.

Когда я начала делать упражнения на растяжку мышц, зазвонил телефон. Это звонила Вероника: ей нужно было мне кое-что рассказать, и она ждала меня на вокзале Аточа.

Дон, увидев, что я одеваюсь, навострил уши. Я уже не могла пойти встречать Анхеля из школы.

Сестра Ребекка была уже пенсионеркой и жила в католическом монастыре в Гвадалахаре, поэтому я села на пригородный поезд и задремала, размышляя о маме и о том, какой подлой была по отношению к ней жизнь и как мало возможностей она ей дала. Поэтому я буду относиться к жизни соответствующим образом.

Монастырь был модернизирован внутри: в нем установили батареи отопления и пандусы для инвалидных кресел на колесах. В самом центре монастыря находился внутренний дворик с множеством различных растений и фонтаном. Здесь, наверное, было неплохо. Чтобы добиться расположения со стороны сестры Ребекки, я сослалась на директрису школы, в которой когда-то училась Лаура, — сестру Эсперансу. Я сказала, что она все еще заведует школой и прислала меня передать ей, сестре Ребекке, привет.

— Она все еще работает? Что за женщина! Она неизменно на службе людям.

У сестры Ребекки был суровый взгляд, суровый голос и суровый подбородок, а выражение ее лица свидетельствовало о том, что она много страдала и заставляла много страдать других людей. У нее были умные глаза, окруженные многочисленными морщинками. Она, наверное, знала абсолютно все о том, как была похищена Лаура. Для нее, конечно, стало приятным сюрпризом то, что за стенами монастыря кто-то еще помнит о ней и переживает за нее, но она вряд ли поверила этому на все сто процентов. Она устроилась на стуле в залитой солнечными лучами галерее, где стояли в больших горшках растения и сидели другие старушки. Юная монахиня, которая отвела меня к сестре Ребекке, рассказала, что ноги ее уже не слушаются, но голова работает очень хорошо.

Сестра Ребекка спросила, как меня зовут. Я присела на корточки рядом с ней с почтительным и смиренным выражением лица и ответила:

— Вероника.

Она спросила, сколько мне лет.

— Семнадцать, — ответила я.

Следующий ее вопрос был о том, как у сестры Эсперансы обстоят дела с печенью.

Я сказала, что если даже сестра Эсперанса и чувствует себя плохо, она этого не показывает, потому что проводит весь день на ногах. Про себя же я подумала, что следовало взять на эту встречу Лауру, потому что она дала бы правильные ответы на все подобные вопросы. С другой стороны, если бы мы пришли вдвоем, это, возможно, заставило бы сестру Ребекку насторожиться.

Она посмотрела на меня, прищурив и без того маленькие глаза, — как будто благодаря этому могла прочесть мои мысли.

— Поговаривают, что у нее в школе возникли какие-то финансовые проблемы.

— Религиозным организациям все труднее и труднее удерживаться на плаву, — сказала я, стараясь не говорить ничего конкретного.

Моя собеседница с досадой вздохнула.

— Мы не знаем, куда катимся. Скажи сестре Эсперансе, что я тоже часто о ней вспоминаю и провожу почти все время одна. Но я не жалуюсь, потому что Господь знает, что делает.

Сестра Ребекка снова уставилась на меня пристальным взглядом и сложила руки на своем монашеском одеянии. Одна рука слегка дрожала.

— Возьми вон там стул.

Я сходила за стулом. Она не сводила с меня взгляда. Я сняла куртку и поправила штаны так, чтобы они были поверх сапог. В таком виде, казалось мне, я буду внушать этой монашке больше доверия.

— Почему она прислала именно тебя? — спросила сестра Ребекка, когда я уселась.

— Я время от времени выполняю ее поручения — особенно с тех пор, как поступила в университет.

— А-а, тебе нужны деньги.

Я утвердительно кивнула.

— Сестру Эсперансу гораздо больше печени беспокоит ее племянник, — сказала я.

Глаза сестры Ребекки забегали: она, видимо, пыталась вспомнить, что у сестры Эсперансы за племянник. Затем она выжидательно уставилась на меня. Мне подумалось, что теперь я беседую уже не с наивной старушкой, греющейся на солнышке, и нужно быть очень осторожной, чтобы не допустить какой-нибудь оплошности.