– Мистер Кику, я никогда не имела ни малейшего интереса к ксенобиологии.

– Я совершил ту же ошибку, мэм, я спросил: «А с какой они планеты?» Планарии – наши с вами родственники; на Земле во много раз больше плоских червей, чем людей. Я говорю о планариях потому, что у них есть одна особенность, общая с хрошии: и те и другие растут, если много едят, и уменьшаются в размерах, когда голодают. Кроме того, и те и другие практически бессмертны, если только не вмешается несчастный случай. Сначала я недоумевал, почему Ламмокс значительно крупнее своих соплеменников. Причина элементарна – вы слишком много его или, точнее, ее кормили.

– Сколько раз я говорила об этом Джону Томасу!

– Ничего страшного. Они уже посадили ее на голодную диету. Похоже, хрошии даже не рассердились на нас за похищение или, скажем так, за сманивание своего детеныша. Они хорошо ее знали – живой, склонный к приключениям характер был генетически предопределен. Они не сердились, но хотели получить ее назад; они искали год за годом, следуя единственному имевшемуся у них ключу, – она, видимо, улетела с определенной группой космических пришельцев. Они знали, на что похожи эти пришельцы, но не знали, откуда они.

Нас это поставило бы в тупик, но не их. У меня есть смутное предположение, что то столетие, которое они потратили на проверку слухов, задавание вопросов, осмотр незнакомых планет, было для них чем-то вроде нескольких месяцев для нас. В конце концов они ее нашли. И снова они не сердились на нас, ровно как и не испытывали благодарности. Мы просто ничего для них не значили. И это было бы нашим единственным контактом с великими хрошии, не вмешайся в дело неожиданное обстоятельство: хрошиа, сильно подросшая за это время, но все еще совсем юная, отказывается лететь домой без своего чудовищного – разумеется, с их точки зрения – дружка. Это просто ужасно, но они не могут ее заставить. Вы себе только представьте. Такое разочарование – брачный союз задуман тогда, когда Цезарь воевал с галлами, все уже готово, остальные партнеры достигли зрелости и тоже готовы… и тут Ламмокс отказывается лететь домой. Ничуть не интересуясь своим высоким предназначением – не забывайте, она еще очень молода, у наших детей тоже не очень рано появляется чувство социальной ответственности. Как бы то ни было, она с места не сдвинется без Джона Томаса Стюарта. – Мистер Кику развел руками. – Теперь вы видите, в какое они попали положение.

– Весьма сожалею, – миссис Стюарт поджала губы, – но это не мое дело.

– Совершенно верно. Думаю, в таком случае самое простое – позволить Ламмоксу вернуться домой, я имею в виду ваш дом, и…

– Как? Ни в коем случае!

– Мэм?

– Вы не имеете права посылать эту тварь назад! Я не потерплю этого.

– Я не очень понимаю вас, мэм. – Мистер Кику задумчиво погладил свой подбородок. – Право, не понимаю. Это же дом Ламмокса; этот дом был ее домом значительно дольше, чем вашим, думаю – раз в пять дольше. И если я не ошибаюсь, этот дом принадлежит не вам, а вашему сыну. Верно?

– Все это не имеет отношения к делу! Вы не имеете права спихивать на меня эту тварь!

– Суд вполне может постановить, что решать это должен ваш сын. Но только зачем заходить так далеко? Я просто пытаюсь понять, почему вы так резко настроены против благополучия собственного сына?

Миссис Стюарт не отвечала, она сидела, глядя перед собой и тяжело дыша. Мистер Кику ее не торопил. В конце концов она ответила:

– Мистер Кику, я отдала космосу мужа; я не хочу, чтобы мой сын пошел по тому же пути. Я хочу сделать все, чтобы он оставался и жил на Земле.

Кику печально покачал головой:

– Миссис Стюарт, мы всегда теряем сыновей, теряем их с самого начала.

Она достала носовой платок и промокнула глаза:

– Я не могу отпустить его в космос, он всего лишь маленький мальчик!

– Он уже мужчина, миссис Стюарт. Мужчины моложе его погибали в бою.

– И вы думаете, что это в мужчине главное?

– Я не знаю лучшего критерия.

– Я называю своих помощников «мальчики», – продолжил мистер Кику, – потому что сам я старик. Вы считаете своего сына мальчиком потому, что вы по сравнению с ним старая женщина. Простите. Но считать, что мальчик становится мужчиной только после какого-то определенного дня рождения, – чисто бюрократическая фикция. Ваш сын – мужчина; у вас нет морального права держать его у своего подола.

– Вы говорите совершенно ужасные вещи. Все не так. Я просто хочу помочь Джону Томасу, направить его на верный путь.

– Мадам, – мрачно усмехнулся мистер Кику. – Мадам, самая распространенная слабость нашей расы – склонность давать рациональные объяснения своим самым эгоистичным намерениям. Повторяю, у вас нет права формировать его по своему образу и подобию.

– Я имею на это больше прав, чем вы! Я его мать.

– А разве «родители» – то же самое, что и «владельцы»? Впрочем, не важно. Мы с вами находимся на противоположных полюсах: вы пытаетесь помешать ему, а я помочь ему сделать то, что он хочет.

– Из самых низменных побуждений!

– Мои побудительные мотивы не имеют значения, ровно как и ваши. – Мистер Кику встал. – Вы совершенно правы, этот разговор бесполезен. Я очень сожалею.

– Я не пущу его! Он еще несовершеннолетний… у меня есть на него права.

– Весьма ограниченные права, мэм. Он ведь может и порвать отношения с вами.

Она ахнула:

– Он не посмеет! Я же его мать!

– Возможно. Но наши суды по делам несовершеннолетних давно уже смотрят крайне косо на произвольное использование родительской власти. Дела по принуждению в выборе профессии обычно рассматриваются буквально за несколько минут. Миссис Стюарт, не сопротивляйтесь тому, что неизбежно. Не надо заходить слишком далеко в противодействии вашему сыну, иначе вы просто его потеряете. Он полетит.

Мистер Кику вернулся в свой кабинет с мучительными спазмами в желудке, но заниматься ими было некогда; перегнувшись через стол к микрофону, он сказал:

– Сергей, зайди, пожалуйста.

Войдя, Гринберг первым делом положил на стол две магнитофонные кассеты:

– Фу. До чего приятно от них избавиться.

– Сотри, пожалуйста. И забудь, что ты их когда-нибудь слушал.

– С радостью. – Гринберг опустил кассеты в щель стола. – Какого черта, босс, неужели нельзя было это сделать как-нибудь под наркозом?

– К сожалению, никак.

– Вэс Роббинс был довольно груб. Я чувствовал, будто подглядываю в замочную скважину. А зачем мне было их слушать? Я же не имею никакого отношения ко всей этой пакости. Или имею?

– Нет. Но когда-нибудь тебе может потребоваться знать, как такое делается.