Используемых для охоты птиц приучают к колпачкам. Тея запаслась и им, стеганым чехольчиком на тесемках, которые можно было затягивать или же отпускать перед тем, как птица взмывает вверх в поисках добычи. Но сперва предстояло полностью завершить дрессуру, и, занимаясь этим, я однажды провел сорок часов без сна, держа птицу на плече. Орел бодрствовал, и Тея заставила бодрствовать и меня. Происходило это в Нуэво-Ларедо, сразу после пересечения границы. Мы остановились в засиженной мухами гостинице, в грязном номере с кактусом перед самым окном, лезшим чуть ли не в глаза. Вначале я шагал по комнате, затем сидел в темноте, опершись рукой на стол, изнемогая под тяжестью птицы. Спустя несколько часов у меня онемели бок и плечо и кости словно сковало. Меня одолевали мухи, поскольку отмахиваться я мог только одной рукой, да и то боясь вспугнуть орла. Тея попросила парнишку-коридорного принести нам кофе и взяла у него поднос, стоя в дверях. Я видел, как парнишка таращил на нас глаза, видимо, зная о птице, а может, различив ее силуэт на моей истерзанной руке, испуганный взглядом его недреманных очей.

Возле гостиницы, когда мы, подъехав, открыли заднюю дверцу фургона, собралась масса народу. Уже через несколько минут нас обступило человек пятьдесят — взрослых и детей. Орел, вылетев, сел на мою руку, чтобы получить свой кусок мяса, и дети закричали:

— Ay! Mira, mira — el aguila, el aguila![180]Думаю, зрелище мы представляли экзотическое — я в непромокаемых штанах, рослый и казавшийся еще выше из-за высокой шляпы, а за мной — гордая красотка Тея. А уж орел-то почитался в Мексике еще со времен древней религии ацтеков и кровопролитных сражений рыцарей-меченосцев, о которых свидетельствовал Диас дель Кастильо. Так что дети вопили ‹Е1 aguila, el aguila!», а моему непривычному к испанскому языку уху слышалось в их криках имя римского императора Калигулы, и я решил, что орлу оно подходит как нельзя лучше.

— El aguila!

— Si, Caligula[181], - сказал я.

Имя было первым, что я одобрил в этой птице.

А сейчас я сидел с рукой, пригвожденной к столу тяжестью нашего питомца, и готов был застонать от боли, но не смел. Я должен был таскать его даже в туалет и, сидя или стоя, постоянно чувствовал на себе его взгляд и пытался разгадать, что он выражает. Понурый, угрюмо нахохленный, он при малейшем моем поползновении встать оживал, дергал шеей и усиливал хватку. Впервые отправляясь с ним в туалет, я не мог побороть страх и отодвигал руку как можно дальше, едва он начинал шевелиться и перебирать толстыми лапами.

Наблюдать или быть наблюдаемым! По-моему, вся борьба сводится к этому. Я уже говорил о наших разногласиях с Теей насчет того, какое значение стоит придавать взглядам на тебя окружающих. О, эти взгляды, как они подчас вредоносны и деспотичны! Так Каин, проклятый людьми, должен был терпеть их презрение и подозрительность. Под взглядами охранников арестант следует в свою камеру, но и там не свободен от соглядатаев — тюремщиков, следящих за ним через глазок. Нас смущают и не дают покоя тиранство сильных мира сего и собственное тщеславие, и в результате мы живем с постоянным ощущением гнета и направленных на нас взглядов. Мы не свободны даже в самых интимных своих проявлениях и постоянно чувствуем присутствие в своей жизни посторонних, вторгающихся в наше сознание и память. Так великие мертвецы властвуют над нами, глядя с постаментов. Так и я вынужден был сносить взгляд Калигулы. И терпеливо сносил этот взгляд.

Вначале он противился колпачку. Когда мы пытались надеть его, птица отчаянно царапалась, и я так же отчаянно чертыхался, однако не спуская ее с руки. Время от времени меня сменяла Тея, но держать тяжелую птицу больше часа она не могла, и мне приходилось опять водружать на себя орла, не успев даже передохнуть. Однажды, уже под конец своего бдения, окончательно обессилев, я почувствовал, что мне трудно оставаться в помещении, и вышел с ним на улицу, где нас тут же встретили возбужденные крики. Орел забеспокоился, и я поспешил, растолкав людей, укрыться в полутемном зале кинотеатра, усевшись с ним в задних рядах, но шедший с экрана звук окончательно вывел его из себя. Я испугался, что он кинется в атаку, и торопливо вернулся в гостиницу, где утихомирил его кусками мяса. Уже глубокой ночью, при свете инфракрасной лампочки, мы с Теей вновь попробовали надеть на него колпачок, и неожиданно он смирился. Мы просовывали ему мясо под колпак кусок за куском, и он не противился. Завеса на глазах делала его значительно послушнее. С тех пор он позволял нам надевать колпачок и сидел в нем спокойно на моей руке или руке Теи, не делая попыток ударить нас клювом. Таким образом, мы одержали победу, которую и отпраздновали — целовались и плясали от радости, а птица спокойно сидела в своем колпачке с тесемками. Потом Тея пошла готовиться ко сну, а я заснул прямо в штанах и проспал десять часов кряду. Тея стащила с меня сапоги.

На следующий день мы отправились в Монтеррей; невыносимый зной окутывал деревья, кусты и скалы маревом, тяжелым, как неодобрительный взгляд из-под бровей. Гигантской птице, когда Тея извлекла ее на свет божий, жара эта, казалось, доставляла особенное чувственное удовольствие. У меня же от долгого сна накануне и этой густоты раскаленного воздуха, словно дрожащего над дорогой и скалами, кружилась голова. Голые кактусы — их колючие лапы, отростки и корни, причудливые силуэты, — вязкая пыль, чешуйчатая неровность облупившихся стен — все это казалось отвратительным на взгляд и на ощупь. Но ветерок от движения давал некоторую прохладу и мало-помалу мы ожили.

В Монтеррее мы остановились лишь затем, чтобы сделать кое-какие покупки — главным образом запасти мясо для Калигулы. Мне казалось заманчивым провести вечер в незнакомом городе — очень зеленом, с красными крышами, с царящим оживлением возле длинного и низкого, с многочисленными окнами здания вокзала, однако Тея предпочла двигаться дальше по холодку. Ехать оказалось не так просто: кругом тянулись неогороженные пастбища, и скот то и дело выходил на дорогу, мешая проезду. Световых разметочных полос на дороге не было, хотя она и делала самые причудливые повороты. Вскоре, несмотря на лунный свет, поднялся туман и из него, как из некоего призрачного укрытия, вырастали темные силуэты животных, а иногда мы обгоняли всадников и долго еще слышали за собой цоканье лошадиных подков и побрякивание сбруи.

Уже за Валлесом мы остановились в каком-то городишке, чтобы поспать хоть остаток ночи, — на этом настоял я. Воздух был свеж, а звезды на небе казались колкими, вокруг фургона собрались полуночники, которых всегда много в мексиканских городах, они в торжественном молчании глядели, как мы выгружаем орла, словно то была икона или статуя святого, принесенная для крестного хода. В тишине раздавались только перешептывания и тихие возгласы удивления: «Es un aguila!» Я предпочел бы оставлять его в фургоне, к этому времени уже успевшем пропахнуть тяжелым запахом помета, но ему это не нравилось. Проведя ночь в одиночестве, он утром бывал особенно злобен и несговорчив, Тею же заботила только его дрессура, все прочие соображения она в расчет не принимала. Она была настроена на подвиг, на рекорд, как сынки богатых бизнесменов, предпринимавшие в двадцатые годы рискованные авиаперелеты из Нового Орлеана в Буэнос-Айрес над джунглями, куда порой падали вместе с машинами; страсть, ими двигавшая, была сродни снедавшему Тею желанию преуспеть. Она все время говорила мне, как люди начиная со Средневековья пытались приручать орлов и как редко им это удавалось. Я соглашался с ней в том, что задача эта трудна и увлекательна, и не уставал восхищаться ее упорством, радовался дарованной мне возможности стать ее помощником и ассистентом, но не скрывал от нее и неудовольствия от присутствия орла в нашей спальне, мешавшего мне проявлять свои чувств. И, в конце концов, он все-таки животное, а не грудной младенец, которому надо постоянно совать соску или бутылочку. Однако Тея не признавала никаких контраргументов, идя к своей цели, считая, что это и моя цель тоже. Она принимала мои возражения за методы достижения этой цели. Побудительный мотив подчинить птицу своей воле, одержать верх над кем-то, мотив столь распространенный, не чуждый и мне при других обстоятельствах, заслонявший в ней все, заставлял нас действовать и двигаться вперед. Ухватив, говоря фигурально, орла за хвост, разве мыслимо останавливаться на полдороге? Уж если начал, держись. Но основные трудности ждали нас впереди, поскольку истинным ее желанием было заставить орла ловить этих гигантских ящериц.