Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огромный созидательный труд восьми с лишним веков по освоению этого драгоценного, хотя и сурового края, богатого рыбой, поделочным камнем, чистыми реками, оленьими пастбищами, грибами и ягодами, где можно вести экологически сбалансированное хозяйство, благодаря которому здесь утвердилась жизнь, забывался.
Это тревожило, мучило, заставляло ломать голову куда больше, чем над загадками Биармии. Но эти же проблемы побуждали копаться в летописях, анализировать саги, вглядываться в россыпи кварцевых орудий на развеянных приморских дюнах, потому что путь к настоящему, как я уже сказал, обычно проходит через прошлое. Там его истоки. Начав с очевидного, со среза сегодняшнего дня, я, как ныряльщик, опускался на разные глубины прошлого, и каждое такое погружение позволяло увидеть еще какой-нибудь неизвестный ракурс взаимоотношений человека со здешней природой. Черепки, древние шлаки, наконечники поворотных гарпунов древних морских охотников, сезонные стойбища неолитических охотников и рыболовов, кочевавших за стадами диких оленей, — все это позволяло понемногу догадываться об экологических истоках бедствия, увидеть причины социальных изменений в нарушении экологических и экономических законов.
Чтобы помочь краю, надо было привлечь к нему внимание. Показать его богатства — природу, людей, — показать трудности, переживаемые рыболовецкими колхозами и поморскими селами в целом, истоки этих трудностей и резервы, которые только ждут, чтобы человек повернулся к ним лицом и начал их использовать. Радиопередачи, очерки, статьи, кинофильмы, рассказывающие о людях края, его хозяйстве, работе, достопримечательностях, красотах природы и ее богатствах, — все это оказывалось нужным, все должно было сыграть свою роль в продуманном, научно обоснованном обновлении края, как те же раскопки пялицкого кургана.
На этот раз предстояло отснять несколько сюжетов — о водопадах Терского берега, его порожистых реках, на которых в будущем должны были встать небольшие рыборазводные заводы и маленькие электростанции, решающие проблему энергообеспечения края; о рыбаках и оленеводах, их нелегкой работе, от которой зависела вся жизнь здешних сел… И режиссера, и оператора я хорошо знал по прежней совместной работе, поэтому мы легко договорились, что в случае удачи с курганом они же отснимут сенсационные кадры о раскопках первого на Белом море древнескандинавского погребения.
Терский берег встретил нас солнцем, лишь на краткое время приспускавшимся за горизонт, уже просыхающей, по-весеннему рыжей тундрой, на глазах расцветавшей розовым, синим, зеленым и желтым цветом. Он встретил яростным шумом рек на порогах, еще полных светлой талой водой из лесов, озер и бескрайних далеких болот. Первые ставные невода были уже выметаны в море. Уже успел отойти черный шипастый пинагор с розовой, плотной, как песок, мелкой икрой. И тяжелая, быстрая, словно бы литого серебра с чуть лиловатым отливом семга уже металась в лабиринте сетей, вскипала мгновенным выплеском на дне карбасов, а прорвавшись сквозь все заслоны, отстоявшись в опресненном устье реки, начинала свой бег через пороги и перекаты к родным нерестилищам в далеких речных верховьях…
Базой киноэкспедиции и моим обиталищем на первых порах стала Чапома. Здесь находились почта и телефон, правление колхоза и сельский Совет. Здесь был центр колхозной жизни и всегда можно было получить необходимую помощь. За несколько лет до этого самостоятельные рыбацкие колхозы, достаточно крепкие, существовавшие в каждом поморском селе, решено было «объединить». Ничего хорошего из этого не получилось — между селами по берегу было тридцать, сорок, а то и все шестьдесят километров бездорожья, которые оставалось мерить пешком. Связывали их только авиация да море. Можно ли было в таких условиях говорить о каком-то объединении? К примеру, Пялица могла держать гораздо больше скота и оленей, чем все остальные села, расположенные западнее по берегу: на северо-восток от нее начинались тундры и лесотундры, вдоль рек и речек тянулись обширные пойменные луга. Наоборот, к западу от Чапомы шли сплошные леса, пастбищ и сенокосов почти не было, отправляться косить приходилось за пятьдесят, а то и за семьдесят километров вверх по рекам…
И все же Пялицу объединили с Чапомой. Увезли из Пялицы скот, технику; потом закрылся клуб, школа, магазин, медпункт… Жизнь уходила из когда-то крепкого многолюдного села, обладавшего и пахотными землями, и покосами, и большим стадом оленей. Начали закрываться тоневые участки, некого стало на них сажать летом, повалились избушки, сетевки, ледники, люди стали разъезжаться кто куда. Теперь Пялица оживала только летом, когда в отпуск или просто на отдых в заколоченные дома приезжали их владельцы, живущие зимой в городах.
Чапома же не стала ни богаче, ни многолюднее. Ей не под силу было держать разросшуюся ферму, негде было расселять людей, и постепенно все в ней вернулось к исходным величинам, определяемым природными условиями куда более точно, чем добрыми пожеланиями районных руководителей. Но с Пялицей покончено было, пожалуй, раз и навсегда…
Так обстояло дело и с другими селами, половина которых оказывалась на грани гибели. Я хорошо знал человека в районе, который собственной властью и неосмотрительностью вызвал этот процесс. Сейчас он готов был сознаться в ошибке, осудить свою поспешность, но дело уже было сделано. Огромный старинный поморский район требовал немедленной помощи. Об этом я писал в своих очерках, пытался найти выход из создавшегося положения, но должно было пройти еще около десяти лет, смениться руководство в области и в рыбакколхозсоюзе, прежде чем настали ощутимые перемены. Пока же следовало продолжать собирать материал, анализировать его и надеяться, что рано или поздно он ляжет весомым вкладом в возрождение этой древней русской земли…
Мы поднимались вверх по реке к водопадам, выходили по берегу к Стрельне — реке и маленькому умирающему, как и Пялица, селу, снимали рыбаков на тонях… И все же в конце первой недели я не удержался и решил сбегать в Пялицу, чтобы взглянуть на курган и остатки поселения. Да и пора было готовить под базу экспедиции дом, хозяин которого жил в Чапоме и согласился сдать его нам на лето в аренду.
До Пялицы по берегу считалось тридцать с лишним километров — то ли тридцать три, то ли тридцать шесть, я так и не выяснил до сих пор. Сколько бы их ни оказалось в действительности, все их надо было пройти, чтобы попасть из одного села в другое. А коли так, что попусту считать? С моим приятелем, кинооператором, мы вышли под вечер, как уверяли нас часы и собственная усталость после целого дня работы.
