кровавый пир. Легкий шум ветерка, тяжелые вдохи лошади, какие-то гулкие звуки из-за деревьев – все это составило такую лавину впечатлений, что я даже не успела спросить у нашего вожатого, где мы, собственно, находимся.

За меня это сделал Викулин, тоже тем временем проснувшийся. С заметным усилием оторвав уже ненужную накладную бороду, он сел в телеге и осмотрелся вокруг: ночь была ясная, по-северному светлая настолько, что можно было бы читать; соединенное мерцание полной луны и ненадолго спрятавшегося солнца освещало небольшую поляну, окруженную густым лиственным лесом. Вероятно, недавно она была скошена: в воздухе сильно пахло свежим сеном, а в дальнем ее конце громоздился небольшой стожок.

– Где мы? – спросил Викулин хриплым от сна голосом.

Мамарина, тоже проснувшись, резко села и, пропищав «не смотрите на меня, Гавриил Степанович», потянулась за зеркальцем.

– Мы почти на месте, – негромко отвечал проводник, закуривая трубку. – Сейчас комариков отпугнем и пойдем с Божьей помощью.

От клубов пахучего табачного дыма комаров и вправду стало, кажется, поменьше.

– Смотрите, господа. – Проводник ловко спрыгнул с телеги и прошелся вокруг. – Там, меньше чем в миле отсюда, – река с двумя названиями: у нас ее называют Сестра, а на том берегу уже Райайоки, что по-фински значит не райская река, как вы могли бы подумать, а всего-навсего пограничная. Поэтому мы сейчас тихонечко пойдем по кабаньей тропке к самой реке, потом вы переправитесь на другой берег – и дело в шляпе.

– А как переправимся? – хмуро поинтересовался Викулин.

– Ножками, – в тон ему отвечал проводник. – Там неглубоко, разве что сапоги замочите. Но если начистоту, из возможных неприятностей, которые могут нас ожидать, эта наименьшая.

– А какая наибольшая, – влезла Мамарина, – кабаны?

– Уверяю вас, мадам, кабаны, как и другие дикие звери, гораздо сильнее испугаются вас, чем вы – их. А поскольку они лучше, чем вы, видят и слышат, не говоря уже про обоняние, то можете быть уверены: они заранее узнают о нашем приближении и постараются тихохонько отступить. А вот красные патрули – напротив. Им-то как раз лучше не попадаться. Но хорошая новость состоит в том, что ходят они тут крайне редко, так что если мы не будем особенно шуметь и если нам выпадет хоть крохотная доля везения, то мы им не попадемся. Ну или они нам.

– А если попадемся, то что?

– Давайте не будем об этом думать, – мягко сказал проводник. – Но если что – можете читать молитву. Все готовы? Вы можете, если понадобится, отвлечь девочку, чтобы она не заплакала? – обратился он ко мне. – Звуки в лесу разносятся далеко, не хотелось бы, чтобы нас услышали.

Я кивнула.

– Тогда с Богом. Берите ваш багаж и медленно идите за мной.

Он выпряг и стреножил лошадь, закинув сбрую на ту же телегу. Тут только я заметила, что чутье (на недостаток которого у людей совсем недавно сетовали) меня не подвело: действительно, собака, которую Стейси кормила печеньем, все это время пряталась под телегой, но теперь, заслышав слова хозяина, вылезла и потянулась.

– Иди, Пеника, вперед, – сказал ей проводник. – Показывай дорогу.

И мы пошли.

Кажется, я никогда в жизни не видела кабана, так сказать, в натуральном виде – разве что кабанью голову со свирепо загнутыми желтоватыми клыками и неожиданно смиренным выражением стеклянных глазок, висевшую на стене в какой-то швейцарской гостинице. Несмотря на это, я была совершенно убеждена, что животные это крупные, сильные и не слишком грациозные, однако проложенная ими тропинка (если проводник не лукавил) была настолько узка, что по ней, кажется, могли свободно разгуливать только зверьки не крупнее кошки. Мы пробирались по очень густому молодому лиственному лесу; сомкнувшиеся над головой кроны еле-еле пропускали свет белой ночи, так что ступать приходилось с осторожностью. Стейси я несла на руках, причем шепотом уговаривая ее прижаться ко мне: я очень боялась, что какая-то из веток хлестнет ей по лицу. Собака, втихомолку посмеиваясь, вероятно над нашей неуклюжестью, медленно вышагивала впереди: я видела ее как подвижное светлое пятно, время от времени останавливающееся, чтобы подождать отстающих. За ней бесшумно, как индеец у Купера, шествовал проводник с нашим багажом. За мной, производя, даже на мой взгляд, излишний шум, тащилась натужно вздыхавшая Мамарина, а уже за ней, замыкая нашу маленькую колонну, плелся нагруженный Викулин, шепчущий сквозь зубы проклятия каждый раз, когда картина зацеплялась за ветки.

Несколько раз невдалеке от нас раздавались таинственные звуки – то хруст ветки, то как будто тяжелое дыхание или легкий перестук копыт; несколько раз свежий ветерок, долетавший от реки, приносил с собой острый звериный запах: впрочем, кажется, мои спутники его не чувствовали.

Наконец вышли к самой реке. Собака, приблизившаяся к ней первой, с видимым удовольствием полакала воду, потом залезла в нее целиком, вылезла и отряхнулась, разбросав фонтан брызг. Проводник, прихвативший где-то по пути двухаршинный прут, прошелся вдоль берега, меряя глубину. Найдя место, где прут еле-еле погружался в воду, он жестом подозвал нас.

– Вот тут брод. Здесь мы расстанемся: переходите на ту сторону – и вы в Финляндии. Постарайтесь до рассвета пройти подальше вглубь страны и сдавайтесь на милость победителя. Документы подходящие у вас, как я понимаю, имеются?

Викулин кивнул.

– Ну и ладно. Тогда на этом прощаемся.

Он отвесил общий полупоклон, повернулся и пошел в сторону леса, собака побежала за ним.

Было уже почти светло; птицы стихли, так что слышно было только легкое журчание воды и жужжание насекомых. Мы стояли над кучей нашего багажа и медлили, хотя это и было неразумно – несмотря на ободряющие слова покинувшего нас спутника, ничего не мешало страдающему бессонницей или излишним рвением красноармейскому патрулю вдруг появиться из-за кустов. Стейси дремала у меня на руках: несколько раз уже я с тоской думала о том, как русские крестьянки умеют особенным образом повязывать платок, чтобы вес спящего в нем ребенка приходился на ключицу и плечо – девочка, даром что весила немного, успела крепко оттянуть мне руки.

Наконец Викулин, еще немного потоптавшись и повздыхав у самой кромки реки, подхватил две корзины, сунул под мышку свой ложный ковер и сделал шаг в воду. Похоже, он промахнулся мимо показанного нам брода, поскольку немедленно погрузился в воду выше колена, так что с трудом удержал равновесие и не выронил поклажу. Выругавшись сквозь зубы (на мой взгляд – весьма неучтиво), он все-таки выправился и, не оглядываясь на нас, зашагал к другому берегу. Мамарина собиралась что-то пискнуть, но я жестом попросила ее помолчать: не хватало еще, чтобы они начали переругиваться через всю ширь пограничной реки. Оказалось,