Молодая женщина ничего не ответила, только сказала:

— Я думала, сама дойду, а сил нет.

Крестьянин с сочувствием поглядел на нее и позвал двоих носильщиков с простым, грубо сделанным паланкином, без навеса.

Часа в три-четыре дня на узкой и грязной деревенской улочке появился паланкин. В нем лежала женщина с изможденным, сморщенным, как высохший лист, лицом. Глаза ее были полузакрыты, грудь почти не поднималась. Крестьяне провожали паланкин обеспокоенным взглядом. Ватага ребятишек, шумя и галдя, увязалась за носилками, точно в этом захолустье появилась бог весть какая диковина. Среди мальчишек был и Чунь-бао. Он тоже кричал, будто гнался за свиньей. Но, когда носильщики свернули в переулок, где жил Чунь-бао, он притих. У калитки его дома носильщики остановились. Чунь-бао протиснулся вперед, он не сводил глаз с женщины. Остальные ребята окружали паланкин плотным кольцом. Женщина спустилась на землю. Она и не догадывалась, что стоящий перед ней оборванный мальчуган с всклоченными волосами — ее сын.

И вдруг она громко зарыдала:

— Чунь-бао!

Испуганные мальчишки разбежались кто куда, а Чунь-бао горкнул в дом, к отцу.

Не говоря ни слова, женщина сидела в неосвещенной комнате. И муж молчал. Когда спустились сумерки, он тихо проронил:

— Сварила бы чего-нибудь!

Женщина подошла к бочонку, который стоял в углу.

— Нет риса, — послышался ее слабый голос.

Муж ухмыльнулся.

— Сразу видно, что ты жила в богатой семье. Весь наш рис уместится в коробе для сигарет.

Перед сном отец велел Чунь-бао лечь вместе с матерью.

Но мальчик стоял у очага и плакал. Мать подошла к нему и ласково сказала:

— Чунь-бао, сокровище мое!

Когда она попыталась погладить его, он уклонился.

— Не дичись, а то накажу, — пригрозил отец.

Мать долго лежала с открытыми глазами на грязных деревянных нарах; Чунь-бао спал рядом. Наконец задремала и мать. Во сне ей чудилось, будто возле нее дремлет Цю-бао. Она протянула руки, чтобы привлечь его к себе, и тут же проснулась. Чунь-бао спал. Мать крепко обняла его, а он, посапывая, уткнулся ей в грудь.

Ночь была безмолвная, холодная, как смерть, и казалось, не будет ей конца…

1930

Е Цзы

ОГОНЬ

1

Лицо у помещика Хэ пепельно-бледное, крутые брови нахмурены, губы плотпо сжаты.

Волоча по полу туфли, он ходит взад и вперед по комнате. Во рту у него кальян; вода в кальяне бурлит, синий дымок выходит из ноздрей и, клубясь, рассеивается в воздухе.

Приближается середина осени. Темнота за окном вселяет в душу страх; па небе ни единой звездочки. Комната освещена маленькой лампочкой, стоящей на кушетке; крохотное пламя то и дело вздрагивает. Все вокруг погружено в тишину, лишь изредка слышится собачий лай, который болью отдается в сердце — словно предвещая недоброе.

Помещик злобно топнул ногой и посмотрел на женщину, лежавшую на кушетке, жену слуги Гао, по имени Хуа, по прозвищу Тыква.

— Ну что, спать ляжете? — кокетливо спросила она. — Напрасно думаете о всяких пустяках! Все равно никому не удастся вас провести.

— Дура! Что понимают бабы?! — разозлился помещик и опять заходил по комнате. Наконец лег рядом с женщиной, отложил трубку в сторону и, уставившись в потолок, попытался сосредоточиться. Но в голове царил хаос, трудно было отделаться от навязчивых мыслей. Хуа взяла трубку и разожгла ее для господина.

— Вот вы никогда меня не слушаете! А я ручаюсь, что этим людям ничего не удастся сделать. Цин Мин-лу чепуху болтает. Ничего особенного не случилось, зря всполошились. К чему волноваться и на всю ночь лишать себя покоя? — Она подала ему трубку.

Помещик ничего не ответил. Протянул руку за трубкой и ущипнул женщину за ягодицу.

— Ай! Хозяин, озорник вы этакий! — Хуа вильнула бедрами.

Помещик сделал несколько глубоких затяжек. Трубка еще не была докурена, а им снова овладели мрачные мысли. Он заворочался, поднялся с кушетки и, охваченный беспокойством, нервно зашагал по комнате.

Ему казалось, что в деревне не все ладно. Пожалуй, последние события нарушат планы, которые он вынашивал вот уже два года. Эти негодяи просто бесчинствуют. В прошлом году они себе такого не позволяли… Надо насчет этого с кем-нибудь посоветоваться, что-то предпринять. И он велел Хуа позвать Ван Ди-синя.

— Он давно спит, — лениво ответила женщина.

— Ну и что! Разбуди!

— Ох и надоело! До чего же вы трусливы! Прямо как заяц. Всякая болтовня вас пугает. Правду говорят…

— Молчи, ведьма! — оборвал ее помещик.

Ван Ди-синь по голосу узнал Хуа, вскочил с постели и обнял ее.

— Вот не ожидал! Какая ты добрая!

— Отстань! Господин зовет, вставай скорее! Он ждет тебя в курительной комнате.

— Что за дела в полночь?

— Наверно, хочет поговорить о сборе аренды.

Ван Ди-синь вновь привлек к себе женщину.

— Да ну тебя!

К хозяину они вошли вместе. Ван Ди-синь пропустил Хуа вперед и трясущимися губами спросил:

— Что прикажете, господин?

— Подойди, Ди-синь. — Помещик нахмурился. — Сядь вот тут, есть одно дельце.

— Слушаю, господин. За вас я готов в огонь и в воду. Разве можно забыть своего благодетеля?

— Да, ты порядочный человек, именно поэтому я хочу с тобой посоветоваться.