витрины магазинов, мимо которых она проходит сейчас с Андреа, тоже могут обернуться плодом воображения. Кто-то из великих сказал: неотъемлемое свойство зеркал в том, что они в определенном смысле вредят душевному здоровью. Если это так, решила Марли, то конструкты вредят куда сильнее.

Андреа остановилась у киоска купить свои английские сигареты и свежий номер «Elle». Марли осталась ждать на тротуаре. Автоматически раздвигаясь, ее обтекал поток пешеходов, мимо скользили лица: студенты, бизнесмены, туристы. Кто-то из них, подумалось ей, часть Вирековой машины, а провода замкнуты на Пако. Пако – кареглазый, непринужденно-серьезный, с мускулами, перекатывающимися под шелковистой рубашкой. Пако, работающий на сеньора всю свою жизнь.

– Что случилось? У тебя такой вид, будто ты только что проглотила осу. – Андреа срывала целлофан с пачки «Силк кат».

– Нет, – сказала Марли и поежилась. – Но мне пришло в голову, что едва не проглотила…

И по дороге домой – несмотря на болтовню Андреа, несмотря на исходившее от нее тепло – витрины одна за другой стали превращаться в шкатулки – конструкции, похожие на работы Джозефа Корнелла или этого таинственного мастера, которого разыскивал Вирек… Книги, меха, итальянская одежда располагались в них так, что наводили на мысль о геометрии томления – непонятного, не имеющего даже названия.

И проснуться, опять проснуться, уткнувшись лицом в кушетку Андреа, на плечах горбом – красное стеганое одеяло. Почувствовать запах кофе, услышать, как Андреа, собираясь на работу, напевает себе под нос какой-то токийский шлягер. Серое утро, парижский дождь.

– Нет, – сказала она Пако, – я пойду без вас. Я предпочитаю сделать это одна.

– Но это очень большие деньги. – Он указал взглядом на итальянскую сумку, стоявшую между ними на столике кафе. – Это опасно. Вы хоть понимаете, насколько это опасно?

– Но ведь никто же не знает, что они у меня, правда? Только Ален и ваши люди. И я не сказала, что обойдусь без вашей помощи, просто мне не хочется общества.

– Что-то не так? – В уголках рта морщины, вид серьезный. – Вы чем-то расстроены?

– Я только хочу сказать, что должна побыть наедине с собой. Если хотите, вы и все остальные, кто бы они ни были, вольны идти следом. Идти следом и наблюдать. Если вы меня потеряете, что лично мне представляется маловероятным, то у вас наверняка есть адрес.

– Верно, – сказал испанец. – Но то, что вы понесете несколько миллионов новых иен одна, через Париж… – Он пожал плечами.

– И если я их потеряю, да? А что, сеньор заметит потерю? Или появится еще одна сумка, еще четыре миллиона? – Встав, Марли потянулась за ремнем.

– Естественно, будет другая сумка, хотя собрать такую сумму наличными… для этого потребуются определенные усилия. Нет, сеньор, конечно, не «заметит» потери – в том смысле, как понимаете это вы, – а вот я подвергнусь взысканию за бессмысленную потерю и много меньшей суммы. Вам еще предстоит узнать: очень богатые люди обладают одним общим свойством – они не сорят деньгами.

– И тем не менее я пойду без вас. Не одна, но оставьте меня наедине с моими мыслями.

– С вашей интуицией.

– Да.

Если кто-то и шел за ней следом – в чем она ни минуты не сомневалась, – эти «кто-то», как всегда, оставались совершенно невидимыми. Скорее уж, наверно, без наблюдения оставили Алена. Несомненно, адресом, который он дал ей сегодня утром, уже занялись – вне зависимости от того, на месте сам виновник или нет.

Сегодня она будто обрела новые силы. Наперекор Пако она добилась своего. Эта ее строптивость до некоторой степени была вызвана внезапно возникшим накануне подозрением, что дона Пако – со всем его юмором и мужественностью, очаровательным невежеством в искусстве – ей просто подсунули. Она вспомнила, как Вирек сказал, что ему о ее жизни известно больше, чем ей самой. Что проще всего вписать в последние пустые строчки кроссворда, являющегося Марли Крушковой? Пако Эстевеса. Совершенный незнакомец. Слишком совершенный. Она улыбнулась собственному отражению в стене голубоватого зеркала, мимо которой эскалатор увозил ее к платформам метро, довольная тем, как подстрижены темные волосы, насколько стильной смотрится аскетичная титановая оправа черных очков «порше», которые она купила сегодня утром. Хорошие губы, подумала она, действительно неплохой рот, – и вот ей улыбается со встречного эскалатора худой парнишка в белой рубашке и черной кожаной куртке, с огромной черной папкой под мышкой.

«Я в Париже, – подумала она. Впервые за очень долгое время одно это казалось достаточной причиной для улыбки. – Сегодня я отдам отвратительному дураку, моему бывшему любовнику, четыре миллиона новых иен, а он даст мне кое-что взамен. Имя или адрес, может быть, номер телефона». Она купила билет первого класса: в вагоне будет поменьше народу, и можно будет убить время, гадая, кто из пассажиров состоит на службе у Вирека.

По данному Аленом адресу – на мрачной северной окраине – оказалась одна из двадцати бетонных высоток, вздымавшихся над равниной из того же материала. Жирный кус для спекулянтов недвижимостью середины прошлого века. Дождь шел теперь мерно и плотно, и она чувствовала себя как бы в сговоре с ним. Дождь придавал дню что-то заговорщицкое, оседая каплями на шикарную каучуковую сумку, в которой была фортуна, наконец улыбнувшаяся Алену. Как странно – кошмарный пейзаж, миллионы под мышкой, и каждый шаг приближает к тому, чтобы кипами новых иен облагодетельствовать бесконечно неверного бывшего любовника.

Когда она нажала кнопку домофона с номером квартиры, никакого ответа не последовало. За затемненным стеклом – голый мрачный вестибюль. Одно из тех мест, где включаешь свет у входа, а потом лампы сами автоматически выключаются – как правило, еще до прихода лифта, – оставляя тебя ждать в усталом воздухе и запахе дезинфекции.

Она снова позвонила.

– Ален?

Ничего.

Толкнула дверь. Не заперто. В вестибюле пусто. Мертвый глаз беспризорной телекамеры смотрит на нее сквозь пленку пыли. С бетонной равнины за спиной сочится водянистый полуденный свет. Цокот каблучков по коричневой плитке, когда она шла к лифтам. Нажала кнопку «22». Послышался гулкий удар, металлический стон, и один из лифтов начал опускаться. Пластмассовые указатели над дверьми остались неосвещенными. Кабина прибыла со вздохом и высоким слабеющим воем.

– Мон шер Ален, как низко ты пал в этом мире. Этот дом – полное дерьмо, правда-правда.

Когда створки дверей, скользнув в стороны, явили темноту кабины, Марли нащупала под итальянской сумкой Пако клапан собственной брюссельской сумочки. Нашла плоский фонарик, который всегда носила при себе с первой своей прогулки по Парижу. На зеленой жестяной ручке фонарика выгравирована торговая марка в виде львиной головы. «Pile Wonder»