class="p1">– Да. А знаешь, дела у Руди в последнее время не очень-то хороши. В основном поэтому я и перебралась сюда, обратно. Я сказала ему, что уйду, если только он не возьмет себя в руки. Но потом стало совсем плохо, так что недели две назад я вернулась. Я почти уже готова была уехать снова, когда объявился ты. – Уголек сигареты описал дугу через перила и упал на покрывающий двор гравий.

– Пьет?

– Пьет и вечно варит себе какую-то дрянь в лаборатории. Знаешь, он в курсе понемногу почти что обо всем. У него еще полно друзей по всей округе. Я слышала эти их истории о том, как вы с ним были детьми. До того, как ты уехал.

– Ему тоже надо было уехать, – сказал он.

– Он ненавидит город, – сказала она. – Говорит, все равно все доступно онлайн, так зачем куда-то ехать?

– Я уехал потому, что здесь никогда ничего не происходило. Руди всегда мог найти чем заняться. И до сих пор может, судя по всему.

– Вам не следовало терять связь. Жалко, тебя не было здесь, когда умирала ваша мать.

– Я был в Берлине. Не мог бросить работу.

– Наверное, не мог. Меня тут тоже тогда не было. Я приехала позже. Хорошее было лето. Руди вытащил меня из одного долбаного клуба в Мемфисе. Ввалился туда однажды вечером с деревенскими олухами, а на следующий день я проснулась уже здесь, сама не знаю почему. Разве что он был добрый тогда, и смешной, и дал моей голове шанс сбавить обороты. Он научил меня готовить. – Салли рассмеялась. – Мне здесь нравилось, только я до смерти боялась этих чертовых кур на заднем дворе.

Тут она встала и потянулась. Скрипнуло старое кресло. Тернер осознал близость длинных загорелых ног, запах и летний жар ее тела… так близко от его лица.

Она положила руки ему на плечи. Его глаза оказались вровень с полоской коричневого живота над висящими на бедрах шортами, мягкая тень пупка. Он вспомнил Эллисон в белой гулкой комнате, и ему захотелось прижаться к темной коже лицом, ощутить вкус всего… Кажется, она слегка качнулась, но он не был в этом уверен.

– Тернер, – сказала она, – иногда тут с ним – как будто ты совсем одна…

Поэтому он встал – зазвенели старые цепочки качелей, болты надежно ввинчены в потолок веранды, болты, которые ввернул его отец лет сорок, наверное, назад, – и поцеловал в приоткрытые губы, разомкнутые полуночным разговором, и светлячками, и подводными ключами памяти, так что, когда его ладони скользнули к теплу ее спины под белой футболкой, ему почудилось, что люди приходят в его жизнь не бусинами, нанизанными в строгой последовательности, а порциями квантов, – и Салли он знает так же хорошо, как знает Руди, или Эллисон, или Конроя, как знает эту девочку, дочку Митчелла.

– Эй, – прошептала она, высвобождая рот, – пошли наверх.

18

Имена мертвых

Ален позвонил ровно в пять, и Марли, борясь с тошнотой от его жадности, подтвердила, что затребованная им сумма готова. Адрес она тщательно записала на обороте карточки, взятой со стола Пикара в галерее «Робертс». Десять минут спустя вернулась с работы Андреа, и Марли была рада, что подруга не присутствовала при этом разговоре.

Она смотрела, как Андреа подпирает оконную раму потрепанным кирпичом в синем переплете – второй том «Краткого оксфордского словаря английского языка», шестое издание. Андреа приспособила на каменном карнизе за окном фанерную полку, достаточно широкую, чтобы там уместилась маленькая жаровня хибати, которую она обычно хранила под раковиной. Сейчас Андреа аккуратно раскладывала на решетке черные кубики угля.

– У меня был сегодня разговор о твоем работодателе, – объявила она, устанавливая хибати на полку и поджигая зеленоватую запальную пасту электрозажигалкой от плиты. – Из Ниццы приехал наш академик. Он сперва изумился, с чего бы это я заинтересовалась Йозефом Виреком, но, поскольку он, ко всему прочему, еще и озабоченный старый козел, был более чем рад поговорить.

Марли подошла посмотреть, как чуть видные язычки пламени лижут угли.

– Он все пытался свернуть на Тессье-Эшпулов, – продолжала Андреа, – и на Хьюза. Хьюз жил во второй половине двадцатого века, американец[45]. О нем целая глава в монографии, он вроде как прото-Вирек. Я и не знала, что Тессье-Эшпулы начали распадаться…

Она вернулась к столу и вытащила из пакета шесть больших тигровых креветок.

– Они франко-австралийцы? Помнится, я видела документальный фильм. Им принадлежит какой-то крупный курорт?

– Фрисайд. Теперь, как говорит профессор, он продан. Похоже, одна из дочерей старого Эшпула как-то сумела захватить единоличный контроль над всеми финансами. Она сходила с ума чем дальше, тем больше, а интересы клана полетели ко всем чертям. Это за последние семь лет.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к Виреку, – сказала Марли, глядя, как Андреа насаживает креветки на длинные бамбуковые иглы.

– Я тоже без понятия. Мой профессор считает, что и Вирек, и Тессье-Эшпулы – удивительный анахронизм и что, наблюдая за ними, можно многое узнать об эволюции корпораций. По крайней мере, нашего главного редактора он сумел в этом убедить…

– Но что он говорил о Виреке?

– Что безумие Вирека примет новую форму.

– Безумие?

– Ну, по правде говоря, он избегал этого слова. Но Хьюз явно был сумасшедшим как мартовский заяц, и старый Эшпул не лучше, а его дочь – та совсем ку-ку. Профессор говорил, что давление эволюционных процессов рано или поздно вынудит Вирека совершить какой-то скачок. Так он и сказал. «Скачок».

– Эволюционные процессы?

– Да, – отозвалась Андреа, перенося иглы с креветками к хибати, – он говорит о корпорациях так, будто это какой-то новый вид животных.

После обеда они пошли гулять. Марли обнаружила, что время от времени начинает вслушиваться, озираться по сторонам, пытаясь ощутить на себе всевидящее око Вирекова механизма, но Андреа заполняла вечер своей обычной теплотой и здравым смыслом. Марли была благодарна за то, что можно гулять по городу, где все предметы были самими собой. В мире же Вирека… что может быть просто в мире Вирека? Она вспомнила медную дверную ручку в галерее Дюпре; не передать словами, как такая привычная, обыденная вещь изогнулась вдруг у нее в руке, затягивая ее в конструкт парка Гуэля. Интересно, он всегда там – в парке, созданном Гауди, в полдень, которому нет конца? «Сеньор богат. Сеньор любит являть себя по-всякому». Она поежилась под теплым вечерним ветерком и взяла Андреа под руку.

Но самым зловещим в симстим-конструкте было другое: он заставлял усомниться в реальности всего, что ее окружало. Скажем,