Ребята хихикали, девки смотрели на Виталика с осуждением, дружно клялись. Виталик давил слезы и смотрел в парту. То собрание он не забыл и не простил – ни Марии Васильевне, ни одноклассникам, ни себе. Ушинского с Паустовским и кем-то еще он немедленно внес в список авторов, которых читать не будет, – правда, кого-то еще быстро забыл, потому решил по возможности обходиться совсем без чтения. Про свои желания и взгляды на настоящее и будущее Виталик больше не рассказывал никогда и никому. Из Калинок уехал при первом случае и возвращаться не собирался.

Он и призывался из Орла, и дембельнулся в Орел, с которого тоже соскочил довольно легко – как только в райкоме комсомола сказали, что есть пара направлений на КамАЗ.

Про КамАЗ Виталик знал мало – только то, что Славка Аристафин рассказывал. Он был из Заинска, небольшого города рядом с Челнами. В десятом классе Славкин класс свозили в Челны на экскурсию, и с тех пор Аристафин бредил КамАЗом. После дембеля Славка собирался поступить в Камский политех, выучиться на автоконструктора и придумывать новые вездеходы огромной грузоподъемности чуть ли не с вертикальным взлетом.

Славку убили весной восемьдесят второго под Зиндаджаном. Виталик не то чтобы поехал на КамАЗ за него – просто поехал, потому что считал Челны, то есть Брежнев уже, немножко знакомым и родным местом. Ну и в комитете комсомола наобещали всякого: всесоюзная стройка, квартира в течение трех – пяти лет, хорошая зарплата, увлекательная работа. И место отличное: берег Камы, лесостепь, круглый год тридцать градусов, только летом плюс, а зимой минус. Чистое место с интересными делами, как и мечталось. Да и люди из контингента там горя не знают, добавил один из комсарей доверительно, и Виталик даже не вписал ему в рыло. Хотя мог. Или мог просто сказать, что, если по-честному, только люди из контингента и знают горе.

Но говорить об этом западло, особенно таким вот комсарям. Да и всем остальным тоже. Кто там был, и так знает, кто не был – недостоин.

В Орле Виталика пару раз находили старые калинкинские дружбаны, приехавшие в областной центр прогуляться. После переезда шансов найти не осталось ни у кого. Виталик не то чтобы скрывался – просто доармейское прошлое почему-то вызывало у него почти гадливое чувство.

Вера Даниловна, например, которая шизанутая. Она, как и Мария Васильевна, любила цитировать всяких классиков, в том числе про ружье, висящее на стене в начале пьесы и непременно палящее в конце. Виталик считал цитату примерно такой же глупостью, как пословицу про стреляющую раз в год палку. Палка не стреляла, ружье у Соловьевых на стене не висело, да и у дружков его тоже. Участковый пришиб бы за ружье на стене, он нудный был. У отца Димона, например, ружье лежало на шкафу, разобранное, тщательно смазанное и завернутое в отдельные тряпки. Димон однажды, пока папаша был на инженерском семинаре в Брянске, стащил свертки со шкафа, собрал, поиграл минут десять – говорит, патроны не искал даже, к окнам не подходил и целился только в пол, – а потом разобрал и вернул на место точно в том порядке, в каком лежало. Не спасло – папаша, вернувшись, сразу все понял и выпорол сынка так, что Димон два дня за партой сидел, отклоняясь от вертикальной оси градусов на тридцать.

Виталик к этому отнесся без сочувствия, злорадства и особого интереса. Он же не Димон. Это Димон всегда был первым насчет оборжать или сочувственно выспросить любого знакомого или незнакомого. И это Димона интересовали чужие вещи. Виталик чужих вещей не любил и оружием особо не интересовался даже в раннем детстве. Служба научила интересоваться, ухаживать и всегда иметь при себе, но любую возможную симпатию к оружейной теме истребила окончательно.

Зачем Виталику ствол, он и сам не знал. Отобрать его было необходимо, хотя бы из самосохранения, не говоря уж об ответственности. А потом, понятно, не местным же обратно отдавать – тем более раз они стрелять начали. И не выбрасывать же.

Хотя Виталик собирался, всерьез, до последнего мига, зашвырнуть ствол подальше в море. Последний миг и подвел: нога подсеклась, замах не получился, и Виталик не стал разжимать руку, чтобы не портить красивый победоносный эпизод ползаньем на карачках в темноте в поисках упавшего неподалеку пистолета. Под руку подвернулся камень, его и зашвырнул, а ствол подопнул в кучу листьев под деревом. Подумал, пусть так и лежит. Найдут – значит, судьба. Нет – утром сам подберу, если не лень будет.

А под утро, уже на остывшую голову, понял, что подобрать надо обязательно. Иначе не местные найдут, а лагерные пацаны, те же Гузенко с Вафиным, когда приведут дружкам места боевой славы показывать, – и тогда беда.

Виталик, дождавшись рассвета, сбегал на место, нашел пистолет и, вместо того чтобы закинуть в море, зачем-то притащил в лагерь. Подумал, что выбросить всегда успеет – хотя бы в очко сортира – или прикопает подальше в лесу. Да не рискнул ни выбросить, ни прикопать.

Паша сказал, что сортир перед началом учебного года пройдет санобработку с откачкой говна, так что выбрасывать туда кусок металла, способный застрять в трубе ассенизационной машины, было неразумно. Закапывать – еще неразумнее. Найдут ведь и точно кого-то подстрелят, ну или сами покалечатся. Один раз уже нашли – судя по виду пистолета, глубоко нашли. Пистолет был тщательно смазан и очищен от ржавчины, но все равно и на клейме Р38, и в отверстиях рамки можно было разглядеть характерные проеденные временем узловатые каверны, которые подгрызли даже часть нарезки ствола и заглубились в сталь округлыми сколами. Рисунок, как от точечной сварки, шел и по кожуху, а ствол стоял чуть вкось и с рамки не снимался. Пистолет либо раскопали на месте боев, либо прятали с военных лет в не самом сухом месте. Патроны тоже были то ли самопальные, то ли переделанные, причем из древних гильз, собравших на своих боках половину радуги. Здоровячку, успевшему пальнуть в сторону, повезло; что жив остался – вдвойне повезло, и «вальтер» его пощадил, и Виталик. Следующий выстрел грозил скорее стрелку, чем мишени.

А с другой стороны, оружие бросать нельзя. То есть понятно, что это в бою нельзя, – но та же Даниловна, зараза, твердила, что бой у нас вечный, а покой нам только снится. Еще она говорила про ружье, которое непременно выстрелит.

Покой Виталику давно не снился, зато «вальтер» выстрелил – как то ружье.

Виталик прятал ствол, завернутый в три слоя ветоши, в ящике с инструментом радиорубки, потом, когда выяснилось, что пацаны по-прежнему какими-то хитрыми способами проникают к радисту, убрал в тайничок рядом со спортзалом, потом извлек и отправился к поселковому отделению милиции, погулял вокруг полчаса, да так и не дождался ухода дежурного мента, лениво курившего у столбика ограды. Виталик упаковал сверток в чемоданчик и две недели возил в рафике вместе с Федоровым по всей Кубани, пытаясь не напрягаться при виде гаишников. Впрочем, документы Федорова спасали от сколь-нибудь пристального милицейского внимания. По пути домой и в Брежневе спутника с такими документами у Виталика не было, но он успел расслабиться. Пистолет спокойно лежал в чемоданчике под койкой общаги, и Виталик о нем почти уже забыл. Вспомнил, когда развеселый рыжий сосед Фирдавис с агрегатного завода, досадно редко уезжавший домой и всерьез притомивший Виталика болтовней, гармошкой, акцентом, дружелюбием и постоянным сшибанием с соседей всего на свете, от сигарет и конвертов до двухкопеечных монет и открывашек, так обрадовался, узнав, что да, у Виталика есть точильный камень, что не медля и не спрашивая полез за ним в чужой чемодан. Виталик в последний момент спохватился и не стал бить его ногами, а в нормальном, кажется, тоне сказал: «Да куда ты, сам ща».